Неистребимый

Молодые стражники подобрались, как по приказу. Одинаковые жесткие усмешки, одинаковая готовность к действию по малейшему жесту. Далеко пойдете, парни. Скоро будете такими же, как ваш начальник, – тупыми и недалекими кретинами с манией величия. Влияние вышестоящих заразно, как чума. Он наверняка и подбирал вас по себе, чтобы без помех творить любые темные делишки. Ладно, не мое дело.

– Если это все, то я поеду. В послании было сказано, что я должен поторапливаться.

– Погоди, погоди, хальд, – многообещающе проговорил сотник, нервно тиская рукоятку своей железяки, – погоди. Сейчас ты мне расскажешь, что к чему, и потом убирайся ко всем чертям, прямо хоть в их любимые болота, и сиди там аж до самого прихода Тьмы…

– Нет.

Крупное тело сотника вздрогнуло, он осекся. Глаза осоловели, рот приоткрылся в тупом недоумении, демонстрируя нездоровую желтизну еще крепких зубов. Пока он тряс головой, пытаясь прийти в себя от ментальной пощечины, я поторопился уехать от столь недружелюбных собеседников. Молодые стражники, заподозрив неладное, глянули на своего начальника, недоуменно переглянулись, качнули древками копий, но препятствовать мне не решились.

Ваше счастье.

Но еще долго, пока не скрылся из их глаз, я чувствовал направленные на меня неприязненные взгляды – словно по обнаженной коже спины и затылка скользили кусочки таюшего льда.

* * *

Через пару часов все-таки пошел дождь – мелкий и холодный.

Злыдень вроде как и не обратил на это внимания, продолжая ходко топать вперед. Он был сыт и доволен жизнью – редкое состояние для этого зверя. По чешуйчатой морде бежали струйки воды, кожистые щетки век сжались чуть сильнее, чем обычно, защищая от влаги антрацитово-черные линзы глаз, клиновидные уши встряхивались время от времени, избавляясь от попавших внутрь холодных капель. Мне тоже погода особенно не мешала. Капюшон защищал голову от сырости, чуток ускоренный метаболизм – от холода. Да и термоэлементы одежды не подкачали, продолжая непрерывно выдавать джоули. Пожалуй, скоро только на них и придется рассчитывать. Усталость. Все та же неестественная усталость. Если довести свой организм до температуры тела ящерицы, только-только пробудившейся к жизни ясным солнечным утром после холодной ночи, то я усну, впаду в ступор, в котором не буду чувствовать ничего. Увы, этот странный незнакомый мир отбивал тягу к подобным экспериментам. Необходимо было все время быть начеку. Необходимо… Умом я это понимал, но непосредственной необходимости не видел и не ощущал.

Аванат давно остался позади. Стиснутая лесами камнелюбов Большая Торная дорога лениво стелилась под черные жилистые ноги чарса, отзываясь лишь глухим стуком на удары жутких иззубренных копыт. Дорога была пуста, встречные или те, кого я обгонял, попадались не чаще, чем раз в полчаса. Чаще – всадник, реже – какой-нибудь воз или телега. Пеший способ передвижения в этих лесах не приветствовался – сожрут.

Временами мне казалось, что я один в этом мире.

Из текста послания, переданного кретином в форме сотника, я понял, что получил «зеленый свет». Каким-то образом эта история с трактирщиком утряслась в мою пользу. Теперь можно было не сдерживать Злыдня, дать ему волю. Можно было спешить. Ответ на вопрос, каким способом они могли меня обогнать, напрашивался один – портал. Эмлот мне уже сообщил, что такими способами перемещения маги здесь оперируют, но редко, требуются очень большие затраты энергии, порой невосполнимые. Жизненно необходим специальный энергетический источник, причем природный, так как маг, рискнувший создать портал за свой счет, может запросто отбросить копыта. Но такие источники в Жарле имелись – в Доме Пресветлого Искусства, магической школе.

Вот, кстати, и ответ, почему погони я так и не ощутил. И Гилсвери, и его «неистребимые» давно уже дожидались меня в Абесине, перемахнув через целый макор. Оставалось только сожалеть о том, что я поторопился улизнуть из Жарла. Сейчас бы уже сидел в этой «Наяде» в тепле и уюте.

Неприятный эпизод с сотником, так и не назвавшим себя, я постарался выбросить из головы, он не стоил и выеденного яйца. Как и ночной эпизод с Гронтом. Честно говоря, я довольно хорошо понимал этих людей и их развлечения, вытекающие из общепринятого уклада жизни в данном конкретном месте, поэтому не держал на этого мечника зла. Здесь, например, нет такого привычного для моего мира понятия, как Визосетъ, с помощью которой народ и развлекается, и общается друг с другом. Здесь друг с другом общаются непосредственно. И как представителям общества, не перегруженного информацией, им интересно буквально все. Любая новость. И любой чужак, ведь новый гость всегда является источником новостей. Или сам по себе является источником развлечения. Неудивительно, что Гронт мной так заинтересовался как очередным мальчиком для битья…

Но вот с Онни я тоже как-то нехорошо расстался. Случайный человек, может, больше и не увижу, но все же…

Не люблю я этого дерьма вроде различия культур. Ты ей говоришь «спокойной ночи», а она хватается за меч. Потому что мрак, темнота в этой культуре ассоциируются со всем наихудшим, что только можно вообразить. Понятное дело, за несколько дней невозможно досконально узнать и понять даже соседнюю страну, а здесь целый чужой мир, где нужны серьезные исследователи, а не случайный дилетант вроде меня, и прорва времени, чтобы свести все хоть в какую-то узнаваемую систему. Помощь эмлота, конечно, неоценима. Но усвоить все знания, которые он сейчас содержит, просто невозможно. В основном от него требуются конкретные ответы на конкретные вопросы, по ситуации, с чем он блестяще справляется, но не всегда эти ответы успевают вовремя. А я как был чужаком, так чужаком и останусь. Любые попытки вмешаться в местные события с самыми благими намерениями, скорее всего, только ухудшат положение. В лучшем случае можно просто увязнуть в них по уши, не зная, как поступить дальше. Лучшее, что я могу сделать для себя и для них, – как можно быстрее убраться отсюда, потому что, даже не вмешиваясь ни во что, уже успел наломать дров.

Проклятые мысли, избавиться от них не было никакой возможности. Может быть, я и не хотел. Может быть, мне нравилось лелеять жалость к самому себе. Может быть, я ею упивался, как вампир свежей кровью…

Дождь усилился.

Крупные холодные капли с тупой сосредоточенностью самоубийц били по капюшону, по плечам, по голове и шее чарса, разлетаясь мелкими брызгами. Я бросил недовольный взгляд на небо. Небо… О-о, небо здесь – особенный случай. Не небо – серая каменная плита над головой, висевшая без всяких опор. Казалось, она готова рухнуть в любой момент. К такой «крыше» человек может спокойно относиться только в том случае, если он под ней родился, а ко мне это не относилось, к счастью или к несчастью, – это как посмотреть. Стоило только представить, каково это – жить здесь изо дня в день, и от ощущения бесконечной давящей тяжести, от ощущения обреченности, вызванной этой тяжестью, в душе вспыхивала