особого труда просидеть здесь и два, и три дня. Но сейчас он чувствовал вполне реальную опасность. Это было нечто большее, чем вся та мистика, что обрушилась на их восхождение. Глаз Циклопа на самом деле оказался дурным глазом. Эль-Кэп не сводил с них своего железного взгляда. Хью никогда, ни на одной стене или горе не ощущал этого с такой ясностью и силой. Его пристально разглядывали.
— Ответ отрицательный, — сказал он. — Мы сидим в тонущей лодке.
Наступила тишина, нарушаемая лишь треском статического электричества. Он отлично знал, что эффектной спасательной операции в духе Джона Уэйна[35] ждать не приходится. Никто не станет жертвовать собственной жизнью, чтобы добраться сюда. Но лазейка все же оставалась, иначе они сейчас не толковали бы с ним по радио, допытываясь, способен ли он крепко привязаться к скале.
Вновь раздался мужской голос.
— Мы нашли добровольца, готового спуститься с носилками. Команда возвращается на вершину. Потребуется время для подготовки. Держите рацию включенной. Мы будем связываться с вами по ходу операции. — Связь прервалась.
Хью засунул рацию в чехол и повесил на стену.
— Они идут за нами, — сообщил он Огастину.
Ответа не последовало. Слышалось лишь посвистывание ветра в сломанных алюминиевых трубках.
Он посмотрел вниз, перегнувшись через край, и почувствовал, что заглянул в палату сумасшедшего дома. Огастин плел гнездо из веревки, чтобы прикрепить тело Анди к стене. Словно паук, он ползал из стороны в сторону, молча цепляя камалоты и задвижки и завязывая множество узлов.
Хью почувствовал, что его прошиб холодный пот. Это был приступ той же самой паранойи, которая напала на Кьюбу. Мужчина, суетившийся внизу, один к одному копировал ее бестолковый якорь. Он явно готовился отбиваться от натиска чудовищ.
— Вы меня слышали? — окликнул его Хью. — Они идут к нам.
— Ветер усиливается, — сказал в ответ Огастин и вернулся к своему занятию.
26
Теперь, когда спасательная операция началась вновь, Хью повел себя так, будто вовсе не ожидает ее. Носилки могли спуститься и через несколько часов, и через неделю. В любой момент что-то могло сорваться.
Когда дело касалось таких вещей, он становился крайне осторожным. Ему доводилось слышать пословицы о старых альпинистах, о самоуверенных альпинистах, но о старых самоуверенных альпинистах не говорил никто и никогда. Где бы он ни находился, Хью всегда строил планы наперед, скрупулезно взвешивая все за и против, сделал привычкой загодя вычислить риск против награды[36] и никогда не полагался на других. Одно из его правил гласило: всегда знай, где твоя вода. Готовься к худшему. Именно это являлось этикой выживания.
Шторм ударит с вершины, как знаменитые и страшные фены, подстерегающие неосторожных на склонах Айгера. Буря, даже кратковременная, может погубить их, если они не будут готовы. У него было много дел, с которыми следовало справиться как можно быстрее.
В теории, лагерь служил лишь транзитной станцией, его следовало покинуть и забыть о нем, как только появятся спасатели. Много альпинистов ожидали бы праздно, считая даже не часы, а минуты и секунды. Но только не Хью. Их дом, их крепость, — хлипкое сооружение из трубок и тряпок — был не в порядке. Платформа Кьюбы опасно накренилась в сторону пропасти. Якорь, даже при наличии фантастического переплетения веревок и ремней, казался ненадежным. Многие карабины то ли открылись, то ли не были закрыты с самого начала. Закладки выползали из трещин. Узлы развязывались прямо на глазах.
Беспорядок представлял собой прямую опасность для жизни, а также и оскорблял его гордость. К тому же этот хаос могли связать с ним. Начальники из поисково-спасательных служб всегда стараются отыскать причины и следствия. Они цепляются к любым мелочам, таким, как развязавшийся шнурок на ботинке, выбившаяся из брюк рубашка. Все это они считают признаками духовного краха жертвы… а он не был жертвой. Пусть судят — а они будут судить — Огастина за то, что он устроил внизу. По крайней мере, территорию Хью они найдут аккуратной и хорошо организованной.
Кьюбу он оставил спать в сплетенной ею сети. Позднее он измерит ее кровяное давление и запишет шариковой ручкой на запястье прямо над рабским браслетом. Она сидела вертикально, дышала ровно, и, даже если ее начало бы рвать, она не могла бы захлебнуться в собственных извержениях. Ее можно пока что так и оставить и позаботиться о ремонте жилища.
Он начал с себя — проверил узлы своей страховки. Затем вбил по крюку для каждого угла и вновь натянул растяжки, выровняв платформу. Там, где шнурки, скреплявшие полотнище с трубками, показались ему потертыми, он быстро пропустил дополнительный шнур. Вытащил с самого низа сломанную платформу — мимо Огастина, который продолжал суетливо плести свою сеть, — и разобрал ее на запчасти. Снял нейлоновый пол со сломанных боковых стержней и прикрепил его к растяжкам, закрыв платформу с трех сторон. Четвертую защищала скала.
К тому времени, когда Хью закончил защищать себя и Кьюбу, сумеречный свет померк. Ветер забрался под крышу Глаза и сразу же отыскал их потайное убежище. Скелет третьей платформы болтался на своих веревках, как бумажный змей, трубки с грохотом колотились о стену. Пол платформы Хью начал колебаться.
Температура быстро понижалась. Хью принялся рыться в бауле со снаряжением. Он вытащил оттуда все, от свитеров и пары чистых носков до пластиковой канистры для испражнений. Посреди платформы лежали белковые брикеты Льюиса, пакеты с портретом Чарли-тунца [37] и даже кремневый нож Джошуа, завернутый в эластичный бинт.
Затем он разделил запасы. Водолазку, свитер и парку, часть пищи, воды и свое личное барахло он сложил в запасной рюкзачок, который сразу же надежно закрепил на стене. Спальный мешок Огастина он конфисковал для Кьюбы. Все оставшееся он сложил в опустевший «кабан», приоткрыл угол своей самодельной палатки, высунулся и заорал во все горло:
— Огастин!
Дым уже полностью сдуло. Воздух сделался свежим, чистым и холодным. Будь сейчас чуть посветлее, Хью смог бы разглядеть в подробностях сгоревший лес. Потемневшие от копоти шпили стояли на противоположной стороне Долины, как надгробные камни. Разглядеть небо не позволяла черная крыша Глаза.
Огастин, находившийся на пятнадцать футов ниже, наконец-то прекратил свою почти бессмысленную деятельность и сидел среди веревок, обнимая покойницу. На нем не было ничего, кроме белой футболки и шорт; вид у него был замерзший. Но он, похоже, не замечал ничего, кроме присутствия Анди.
Хью спустил баул на веревке.
— Оденьтесь! — проорал он, перекрикивая разошедшийся ветер. — Там все, что нужно. Шапка. Вместо перчаток наденьте носки. Ноги засуньте в баул. Пейте. Ешьте. Приготовьте фонарик. — Все это были азбучные истины, а Огастин был профессионалом. Но напомнить лишний раз не мешало.
Хью дождался, пока Огастин возьмет мешок, а потом снова зашнуровал палатку. Он был доволен, что его напарник твердо решил оставаться там, где был. Здесь для него свободного места не нашлось бы. Потом он включил фонарь и повернулся к Кьюбе.
Она крепко спала. Хью попытался развязать веревки и ремни, опутывавшие ее тело, но они был завязаны намертво. Тогда он открыл швейцарский армейский нож и попытался распустить узлы шилом. Увы, узлы по большей части оказались несокрушимыми.
Тогда он начал резать веревки с грубой и резкой точностью военного хирурга, делающего операцию на поле боя. Помня о том, что, если он перережет не ту веревку, может распуститься весь якорь, он внимательно проверял натяжение каждого конца, пытаясь проследить, куда идет розовая веревка, потом
