Действительно, как София могла знать об этом… если, конечно, не проводила с Рисом долгие часы?
– Вот здесь… – София обвела пальцами глаза. – У него красные белки и покрасневшие веки. Он сильно похудел, и он никого не хочет видеть из прежних друзей. И еще… – Ликари сделала большие глаза. – Во время разговора он невыносимо груб.
Груб? Ну что же в этом удивительного? Сабрина прекрасно знала, что порой Рис действительно бывает излишне груб.
– Вы видели его? – спросила она, и сердце тревожно забилось.
Певица кивнула:
– Да, видела. И он хочет только одного… Именно поэтому я и пришла к вам, леди Роуден.
Но эти слова певицы не являлись ответом на вопрос. Сабрина внимательно посмотрела на собеседницу, и ей показалось, что в глазах певицы мелькнуло сострадание.
– Синьора Ликари, почему вы пришли сюда?
– Вы должны увидеться с ним.
Слова Софии прозвучали как требование. И, судя по всему, певица не сомневалась в том, что Сабрина выполнит это требование.
– Увидеться? А зачем? – Сабрина изобразила удивление. – Чтобы сделать вашу встречу с ним более приятной, когда вы будете передавать мое согласие?
– Я же сказала, он не встречается с прежними друзьями. Во всяком случае, почти не встречается.
И тут Сабрину осенило: неужели синьора Ликари считает Риса… всего лишь своим другом? Но если так… Она вдруг поняла: эта гордая и надменная женщина просто тревожится о нем, беспокоится за него. И ей вдруг стало ужасно неуютно стоять напротив Софии, зная, что та когда-то спала с ее мужем, – а теперь переживает из-за него. Но не означает ли это, что она, Сабрина, по-прежнему любит своего мужа?
Впрочем, Сабрина не очень-то доверяла этой женщине. Но даже если она не могла доверять – что из того, что Рис не виделся со старыми друзьями, в том числе и с синьорой Ликари? Особой радости Сабрина от этого не испытывала, Кроме того… у Риса очень быстро менялось настроение. Так что очень может быть, что во время очередной встречи с Ликари он опять затащит ее в постель.
Вежливо улыбнувшись, Сабрина проговорила: – Ваша забота очень трогательна, синьора Ликари. Но, увы, вы не убедили меня в том, что Рису так необходима встреча со мной. А теперь… прошу извинить меня. Я очень занята.
Коротко кивнув певице, Сабрина быстро вышла из гостиной.
Конечно, он и раньше слышал о Горриндже. Каждому поэту была известна печальная легенда, связанная с этим городом: якобы некий граф, живший в этом городке, пытаясь найти рифму к слову «апельсин», сошел с ума.
«Ох, пора мне образумиться, – думал Рис, медленно шагая по мощеному церковному дворику. – Ну, при чем здесь апельсины?» Он отворил двери храма и вошел в церковь.
Церквушка была совсем небольшая и, судя по всему, очень старая. Рис окинул взглядом пустые скамьи, и ему вдруг показалось, что в такой церкви, как эта, он еще никогда не бывал. Хотя церквушка вроде бы была самая обыкновенная…
Немного помедлив, он прошел по проходу и, сев на скамью, уставился на алтарь, представляя перед собой священника, который недавно молился у алтаря. Именно в этой церкви когда-то много лет назад и служил мистер Фэрли, отец Сабрины. Но тогда он еще не был викарием. Тогда он был всего лишь молодым священником, взявшим на воспитание маленькую девочку, оставшуюся без родителей. И, конечно же, он даже предположить не мог, что его воспитанница выйдет замуж за графа и станет графиней.
Рис с вздохом закрыл глаза и погрузился в раздумья. Ему совсем не хотелось молиться, но если бы он сейчас вдруг решил о чем-то попросить Господа, то он попросил бы о чуде…
Прошло какое-то время, и Рис, открыв глаза, вздрогнул от неожиданности: ему вдруг показалось, что одна его рука в крови, а другая – в зеленых пятнах. Но уже в следующую секунду он сообразил: солнечные лучи, пробивающиеся сквозь цветные витражи, сыграли с ним шутку. Он встал и подошел к ним поближе, рассматривая их со всем вниманием. Свет проходил через искусно сложенный орнамент и ложился на церковный пол разноцветными полосами, складываясь в три слова: Вера, Надежда, Милосердие.
Рису, как ценителю прекрасного, пришлась по душе выдумка мастера. И он подумал о том, что и Ричард Локвуд, наверное, не обошел витражи своим вниманием. Витражи действительно были прекрасны, а цвета казались необыкновенно сочными, яркими.
– Но что это? – в изумлении пробормотал Рис.
Манера исполнения вдруг показалась ему знакомой. Да, знакомый почерк. У него замерло сердце. Неужели он напал на след? Сердце его подпрыгнуло в груди и словно воспарило к сиявшим наверху витражам.
Ужасно нервничая, Рис взобрался на скамью и, ухватившись за выступ оконной ниши, попытался разглядеть невидимую снизу нижнюю сторону витража. Он горячо молился, желая уверовать в чудо. И чудо свершилось. В нижнем правом углу витража он прочитал подпись мастера, то слово, которое и надеялся увидеть – Санторо. Да, это был тот самый Санторо, который изготовил небесные витражи для его «звездного» зала. А этот мастер, как было ему известно, жил в крохотной итальянской деревушке под названием Тре-Сорелли, что означало «Три сестры».
– Я отнюдь не подозрителен и не мнителен, мистер Гиллрей. Вы сами захотели говорить со мной наедине, верно? Уважая вашу знатность, я согласился на ваши условия. Но извините, у меня нет времени на разного рода увертки и отговорки, я – деловой человек. Вы не можете доверить свою тайну одному из моих заместителей? В таком случае можно смело предположить, что вам требуются деньги, разве не так?
О мистере Барнсе ходили слухи, что он – гомосексуалист. Может быть, поэтому Джеффри не ожидал, что мистер Барнс будет вести себя так вызывающе. Да и вообще ему не нравилась внешность Барнса, не нравилась вежливая улыбка, не нравился пронзительный взгляд. Джеффри с горечью подумал о том, что мистер Барнс ни за что не позволил бы себе говорить в таком резком тоне с Рисом, лордом Роуденом.
Однако Барнс был редактором влиятельнейшей лондонской «Таймс» и в своем газетном мире считался весьма значительной фигурой, так что с ним приходилось считаться. Барнс был опытным редактором, он уже три года занимал этот большой пост и прекрасно разбирался в газетной кухне, на которой готовились сенсации, разоблачения и скандалы, сулившие увеличение тиражей газеты. Именно поэтому Джеффри не сомневался: несмотря ни на что, Барнс будет его слушать внимательно, очень внимательно.
Джеффри знал: если он заговорит, для него уже не останется путей к отступлению. Но, вспомнив о кредиторах, он понял, что у него нет выхода, и, собравшись с духом, проговорил:
– Так вот, мистер Барнс, у меня есть сведения, касающиеся состоятельного, могущественного графа. Этот человек напрямую связан с нынешним, громким скандалом. Речь идет об убийстве и государственной измене.
Редактор нисколько не изменился в лице, но в глазах его вспыхнули огоньки, что свидетельствовало о неподдельном интересе.
– А есть ли у вас доказательства, подтверждающие ваши обвинения?
Джеффри кивнул:
– Да, есть.
– Что ж, в таком случае продолжим нашу беседу, мистер Гиллрей. С вашего разрешения я закажу бренди.
Глава 27
Нетерпение и надежда всегда усложняют путешествие, делают его более долгим, хотя именно этого и хотелось избежать Рису, предпринявшему путешествие в Италию.
Дорога казалась бесконечной, и только чудесная итальянская весна придавала немного уверенности. Дороги уже подсыхали, и это значительно облегчало путь в холмистую часть Италии, где находилась деревушка Тре-Сорелле.
Карета уже доставила Риса до городка Фюме-Белло, и теперь он верхом углубился в горы.
Домик же Санторо прятался в тени густой оливковой рощи, причем оливковые деревья, распрямившие ветви над крышей мастерской, со временем окрасились в пурпурный цвет.
Рис почти сразу же узнал мастера. Путешествуя по Италии, он несколько раз встречался с ним, и его всегда поражал сочный язык Санторо – художник питал слабость к резким выражениям. Но мастерство и законченная красота работ итальянца постоянно восхищали Риса. Джованни Санторо не был ремесленником, скорее он был настоящим художником, мастером своего дела, и это сразу чувствовалось – стоило лишь взглянуть на его замечательные работы.
Софи считала художника скрягой и мелкой душонкой, потому что он отказался передать ей витраж без предварительной оплаты, однако Джованни, всегда бодрый и цветущий здоровяк, отнюдь не был таковым. Более того, он являлся настоящим поклонником женской красоты и дамским угодником. Он уже был женат в третий раз, и сопутствующее его таланту материальное благополучие позволяло ему оставлять старых жен и жениться на молоденьких и симпатичных женщинах. Хотя Санторо не был равнодушен к женскому полу, прежде всего он был деловым человеком. Он хорошо знал цену своим витражам, настоящим произведениям искусства, и умел должным образом обращаться со своими заказчиками, также понимавшими толк в искусстве. К нему приезжали многие ценители прекрасного со всех уголков Европы.
– Синьор Роуден! – Для Санторо все заказчики, невзирая на их высокие титулы, были «синьорами». Но он все же отвесил графу почтительный поклон.
Рис не видел мастера более двух лет, и ему показалось, что тот стал толще за последнее время. Санторо перехватил его взгляд и похлопал себя по животу.
– Это все моя жена, синьор. Она слишком балует меня вкусной едой.
У Санторо были на редкость ловкие, и подвижные пальцы; казалось, что природа по ошибке
