Фастольф посмотрел на Бейли с недоумением:
– Зачем бы?.. А, я забыл, что вы с Земли. Естественно, нет. Детей помещают в ясли, где они вырастают, окруженные тщательным уходом. Однако (он сморщил нос, словно смущаясь) девочку в ясли не отдали. Я решил, что выращу ее сам. Это вполне законно, но бывает крайне редко. Конечно, я был еще очень молод – мне еще и ста не стукнуло, – однако уже приобрел имя в робопсихологии.
– И вам это удалось?
– Вырастить ее и воспитать? О да. Я к ней очень привязался. Назвал ее Василия. Это имя моей матери, понимаете? – Он усмехнулся своим воспоминаниям. – Есть во мне эта странная сентиментальность – вроде любви к моим роботам. Естественно, своей матери я никогда не видел. Но ее имя стояло в моей медицинской карте. И она еще жива, насколько мне известно, и я мог бы с ней увидеться… но, по-моему, есть какая-то омерзительность во встрече с той, в чьем теле ты одно время находился… О чем, бишь, я?
– Вы назвали свою дочь Василией…
– А, да! Я ее вырастил и очень к ней привязался. Очень. Мне представлялось ясным, в чем заключается прелесть этого, но, естественно, я шокировал своих друзей и, когда контактировал с ними, должен был ее удалять, была ли встреча деловой или светской. Вот помню… – Он умолк.
– Что?
– Я уже десятки лет об этом не вспоминал. Как-то, когда у меня был доктор Сартон и мы обсуждали одну из первых программ для человекоподобных роботов, она вдруг вбежала вся в слезах и прижалась ко мне. Ей было только семь лет, по-моему, и, конечно, я обнял ее, расцеловал и прервал наше обсуждение – совершенно непростительная выходка с моей стороны. Сартон ушел, кашляя, давясь, вне себя от негодования. Прошла целая неделя, прежде чем мне удалось восстановить контакт с ним и продолжить дискуссию. Я полагаю, не следует чтобы дети действовали на людей подобным образом, но детей так мало и сталкиваешься с ними так редко!
– А ваша дочь… Василия… была к вам привязана?
– О да! Во всяком случае, пока… Она была очень ко мне привязана. Я следил за ее обучением и позаботился, чтобы ее интеллект развился во всей полноте.
– Вы сказали, что она была привязана к вам, пока не произошло что-то. Фразу вы не закончили. Следовательно, настало время, когда ее привязанность к вам иссякла. Когда именно?
– Она выросла и пожелала жить в собственном доме. Вполне естественно.
– Но вы этого не хотели?
– Что значит – не хотел? Разумеется, хотел. Вы все время стараетесь сделать из меня чудовище, мистер Бейли.
– Следовательно, едва она достигла возраста, когда могла обзавестись собственным домом, у нее не осталось той привязанности к вам, какую она естественно испытывала, пока оставалась вашей дочерью активно и жила в вашем доме на вашем иждивении?
– Все не так просто. Наоборот, сложно и очень. Видите ли… – Фастольф словно бы смутился, – я отказал ей, когда она предложила мне себя.
– Она… предложила себя вам?! – в ужасе переспросил Бейли.
– Этого можно было ожидать, – ответил Фастольф невозмутимо. – Она хорошо меня знала. Я был ее наставником в сексе, поощрял ее эксперименты в этой области, брал ее на Игры Эроса, сделал для нее все, что было в моих силах. Так что этого следовало ожидать, а я по глупости не сообразил, и она поймала меня врасплох.
– Но это же кровосмешение!
– Кровосмешение? – переспросил Фастольф. – Ах да. Земной термин. На Авроре, мистер Бейли, такого понятия не существует. Очень малый процент аврорианцев знаком со своими родителями, или детьми, или другими близкими родственниками. Разумеется, когда речь идет о браке и подается заявление о ребенке, проводится генеалогическое исследование, но при чем тут простой секс? Нет-нет, противоестественным было, что я отказал собственной дочери! – Он покраснел, а его большие уши стали совсем багровыми.
– Еще бы вы не отказали! – пробормотал Бейли.
– И у меня не было для этого ни единой веской причины… то есть убедительной для Василии. С моей стороны было преступным не предвидеть этого, не подготовить логического обоснования для отказа такой юной и неопытной девочке, чтобы не ранить ее, не подвергнуть столь страшному унижению. Мне нестерпимо стыдно, что я вопреки обычаю взял на себя ответственность за воспитание ребенка для того лишь, чтобы нанести своей дочери такую ужасную травму. Мне казалось, что нам следует продолжать наши отношения отца – дочери, двух друзей, но она не отступала. И каждый раз, когда я ей отказывал, как бы бережно я это ни делал, напряжение между нами росло.
– Пока наконец…
– Наконец она пожелала иметь свой дом. Сначала я возражал – не потому, что считал, будто она к этому не готова, но стремясь восстановить наши любовные отношения до того, как она переедет. Однако ничто не помогало. Пожалуй, это было самое тяжелое время в моей жизни. Наконец она твердо – и очень несдержанно – настояла на отъезде: больше я ей препятствовать не мог. К тому времени она уже стала дипломированным робопсихологом (я рад, что она не отказалась от своей профессии из отвращения ко мне) и могла завести собственный дом без моей помощи, которую отвергла наотрез. С тех пор мы практически не контактируем.
– Доктор Фастольф, – сказал Бейли, – раз она не бросила робопсихологию, так, может быть, не чувствует себя совсем уж чужой вам.
– Но это область, которая ее особенно интересует, в которой она обретает наибольшее удовлетворение. Сначала у меня была такая мысль, и я попытался восстановить дружеские отношения, но безуспешно.
– Вам ее недостает, доктор Фастольф?
– Конечно, недостает, мистер Бейли… Лишнее доказательство того, что воспитывать ребенка самому – большая ошибка. Вы подчиняетесь иррациональному порыву, атавистической потребности, а в результате внушаете ребенку сильнейшую любовь и подвергаете себя опасности отвергнуть первое предложение себя
