– Помоги мне подняться с постели и отнеси меня к окну.
– Не знаю, стоит ли это делать. Видишь ли…
– Я сказала, отнеси меня к окну!
– Ну, хорошо. Ладно. – Мортифай протянул ей руку, помогая подняться, и, поддерживая под спину, подвел к окну.
Посмотрев на крааль, Крошка Вилл увидела, что Бигфут продолжает заниматься Рег, а дрессировщики все так же наблюдают за ней.
– Видишь? Что я тебе говорил? – произнес Мортифай, указывая в сторону крааля.
Крошка Вилл долго не сводила глаз с происходящего, но затем попросила помочь ей вернуться в постель.
Выполнив ее просьбу, Мортифай попрощался и ушел. Крошка Вилл еще долго смотрела на небо. Она не могла забыть ту силу, ту мощь, которую излучал Джонджей. Если бы захотел, ее сын запросто стер бы с лица земли всю Мийру. Не забыла она и переполнявшую его ненависть к Рег. Слава богу, с Рег все в порядке.
Рег все еще жива, а значит, дрессировщикам есть кого дрессировать.
Еще Вилл подумала о том, что ее сын по-прежнему остается изгоем. Он мог убить Рег, но не сделал этого.
–
Вилл закрыла глаза:
–
Глава 28
Чужак стоял высоко на гребне Нагорья. Далеко внизу, на севере простиралась Великая топь и Озеро Вако. Вдалеке виднелись окутанные белыми, как снег, облаками пики Белошапковых гор. Внизу тонкой ниткой протянулась дорога, берущая начало в замерзших озерах и теряющаяся где-то в самой гуще джунглей. Там, в городе Аркадия, она соединялась с Великой дорогой, которая протянулась из Мийры через Великую топь до самого Нагорья и далее до Великой пустыни и города Куумика.
Из печи одного из домов Аркадии медленно поднимались вверх двойные столбы белого дыма. Там, где они сливались воедино, струя дыма немного изгибалась и устремлялась прямой линией на северо-восток, в сторону Мийры. Чужак обернулся к Великой топи спиной и зашагал дальше по горному гребню, пока не уперся взглядом в простиравшуюся далеко внизу Великую пустыню. Его взгляд затуманили слезы. Он распростер к небу руки и воскликнул:
– Эй, Момус! Слушай меня, старый плут! Посмотри на меня, Момус!
Он стремительно повернулся, и дым тоже поплыл в другую сторону. Ладони Чужака теперь были повернуты к Белошапковым горам, и мгновение спустя облака, закрывавшие горные пики, исчезли. Чужак перевел взгляд на огромную каменную глыбу, лежавшую у его ног. Та, словно не выдержав его напряженного, немигающего взгляда, разлетелась на тысячи мельчайших осколков.
Все так же вытягивая вверх руки, он снова посмотрел на небо.
– И все-таки я не властен изменить прошлое, старый насмешник! Прошлое остается неизменным на все времена, и поэтому я проклинаю все законы вселенной!
Чужак опустил руки и склонил голову. Жаркий воздух песчаной пустыни обдал горячей волной его размалеванное клоунское лицо.
– Ответь, Момус, как жить тому, кто называет себя Чужаком? – Он почувствовал, как слезы, скатываясь с его лица, тяжелыми каплями падают на землю.
Он увидел хорошо знакомых ему людей, которые собрались в Мийре возле крааля – Крошку Вилл, Токиосо, а также семьи восьмерых дрессировщиков, павших жертвами разъяренной слонихи Рег. Все они не сводили глаз с Бигфут, пытавшейся заставить слониху подчиниться своей воле. Чужак заглянул в их мысли и, пристыженный, удалился восвояси.
Дело не в дрессировщиках, дело было во всех остальных – конюхах, наездниках, шорниках, зазывалах, жрецах, рассказчиках, подсобных рабочих. Он заглянул в мысли и к ним. Слониха Рег была для них тем, что связывало их со звездами, со старым цирком. Даже для тех, кто не был дрессировщиком, эта старая слониха оставалась неким особым, священным животным. Она олицетворяла собой старый цирк, который по- прежнему жил в сердцах тех, кто наблюдал сейчас за слонихой и дрессировщицей. Это были и старые цирковые артисты, и те, кто родился уже на Момусе.
Заглянув в мысли Бигфут, он обнаружил в них почтение и священный трепет. Это напомнило ему то, что он когда-то прочел в мыслях своей сестры. Он заглянул в мысли Мэй в ту минуту, когда та сидела в высокой траве, вооружившись кистями и красками. Это была какая-то особенная, неудержимая радость вперемешку с гордостью и радостью обладания.
Это была радость, свидетелем которой он стал когда-то в далекие дни детства во время двадцать первого Гастрольного Сезона, когда ему исполнилось тринадцать лет. Магистр тарзакских жрецов по имени Бородавка прочитал тогда отрывки из путевой хроники о великом простофиле с планеты Уоллаби. В них говорилось о противостоянии двух цирков, О'Хары и Арнхайма.
Вспомнив имя Арнхайма, Чужак снова посмотрел на небо.
– Арнхайм! Ты сейчас тоже видишь их? Ни ты, ни я – как бы мы ни старались уничтожить цирк, это нам не удастся. Нельзя убить то, чему суждена вечная жизнь. Цирк – бессмертен.
Какой-то миг он боролся с искушением послать свои мысли прямиком в Мийру, в материнский дом, чтобы матери стало лучше от его признания собственной неправоты. При этом он ощутил, как от стыда запылали его щеки и сделалось жарко в груди.
