извиниться. И стукнуть того, кто делал неприличные намеки. Нисс неплохой парень.
– Я уверена в этом. Скажите ему, что он прощен, а инцидент забыт. И… если вы устроите это дело, я… я пожму руку ему, а может, и некоторым другим, прежде чем мы высадимся. Но только не позволяйте им толпиться вокруг меня.
– Я понимаю, но не смогу гарантировать, что не будет скопления вокруг вас на Бейли-мире. Нельзя остановить разных правительственных чиновников от попыток получить политическую выгоду от встречи с вами.
– О, дьявол! – как говорил ваш Предок.
– Не говорите этого, когда мы высадимся, мадам. Это выражение сохранено для него. Считается дурным тоном, если так скажет кто-то другой. Так вот, будут речи, приветствия и всякие несущественные формальности. Извините, миледи.
– Я могла бы обойтись без этого, но, полагаю, прекратить это нельзя?
– Нельзя, миледи.
– Долго это будет продолжаться?
– Пока они не устанут. Наверное, несколько дней, но будут различные варианты.
– Долго мы пробудем на планете?
– Пока я не устану. Простите, миледи, но у меня множество дел – ходить по разным местам, встречаться с друзьями…
– Любить женщин…
– Увы, все мужчины морально неустойчивы, – Диджи широко улыбнулся.
– Вы все, что угодно, только несентиментальны.
– Это слабость. Я не могу позволить себе быть сентиментальным.
– И вы всегда полностью здравомыслящи? – улыбнулась Глэдис.
– Никогда не утверждал этого. Но, даже оставив это в стороне, я должен учитывать тот скучный факт, что мои офицеры и команда хотят повидаться со своими семьями и друзьями, отоспаться и повеселиться. А если хотите учесть чувства неодушевленных предметов, то корабль нуждается в ремонте, чистке, полировке, заправке и прочих мелочах.
– И много времени потребуют эти мелочи?
– Кто знает? Может, несколько месяцев.
– А что я буду делать в это время?
– Можете осматривать нашу планету, расширять свои горизонты.
– Но ваша планета – не игровая площадка Галактики.
– Совершенно справедливо, но мы постараемся вас заинтересовать, – он взглянул на часы. – Еще одно предупреждение: не упоминайте о своем возрасте.
– Зачем бы я стала это делать?
– Это может выйти случайно. Вам могут предложить сказать несколько слов, и вы, к примеру, скажете: «За все два с лишним столетия своей жизни я никогда не была так рада видеть кого бы то ни было, как сейчас рада видеть народ Бейли-мира». Если вам придет в голову сказать что-либо подобное, воздержитесь.
– Воздержусь. В любом случае не намерена вдаваться в преувеличения. Но – просто из любопытства – почему?
– Просто потому, что для них лучше не знать вашего возраста.
– Но ведь они знают его! Они знают, что я была другом вашего Предка, и знают, когда он жил. Может, они предполагают, что я потомок той Глэдис?
– Нет, нет, они знают кто вы и сколько вам лет, но знают это только умозрительно, – он постучал по лбу, – а головы не у всех хорошо работают, как вы сами заметили.
– Да, замечала. Даже на Авроре.
– Это хорошо. Я бы не хотел, чтобы поселенцы отличались в этом смысле. Ну, вот, вы выглядите на… – он сделал оценивающую паузу, – на сорок, сорок пять лет, и именно такой они воспримут вас своими потрохами, в которых у среднего поселенца находится мыслящий механизм, если вы не всунете туда свой настоящий возраст.
– А какая разница?
– Видите ли, средний поселенец не любит роботов и не желает иметь их. В этом он отличается от космонита, и это его удовлетворяет. Долгая жизнь – другое дело. Сорок десятилетий значительно больше десяти.
– Не многие из нас доживают до четырех столетий.
– И немногие из нас доживают до ста лет. Мы говорим о выгоде короткой жизни: качество против количества, быстрая эволюция, все время меняющийся мир. Но людям не хочется жить только один век, когда они могли бы жить четыре. Так пусть лучше не думают об этом. Они не часто видят космонитов, у них нет случая погоревать, что космонит выглядит молодым и сильным, даже когда он вдвое старше самого старого из живых поселенцев. Они увидят это в вас, если будут думать об этом, и это их расстроит.
Глэдис с горечью сказала:
– Понравилось бы вам, если бы меня заставили произносить речь и сказать, что означают четыре столетия? Если бы я сказала, на сколько лет человек переживает весну и надежду, друзей и близких? Если бы я сказала, как мало значения имеют дети и семья; о бесконечной смене мужей и незапоминающихся случайных встречах в промежутках между мужьями и при них; о наступлении такого времени, когда уже видел все, что хотел увидеть, и слышал все, что хотел услышать, когда уже невозможно думать о чем-то новом, забыты возбуждение и открытия чего бы то ни было, с каждым годом усиливающаяся скука?
– Люди Бейли-мира не поверят этому. И я вряд ли поверю. Так чувствуют все космониты или только вы?
– С уверенностью могу сказать лишь о моих личных ощущениях, но я наблюдала, как другие с возрастом тускнеют; они становятся более угрюмыми, их амбиции сужаются, а безразличие расширяется.
– А как насчет самоубийства у космонитов? Я никогда не слышал о них.
– Практически равны нулю.
– Но это не соответствует тому, что вы говорили.
– Подумайте. Мы окружены роботами, предназначенными для сохранения нашей жизни. Мы не можем убить себя, когда возле нас всегда бдительные и активные роботы. Сомневаюсь, чтобы кто-то из нас мог даже помыслить о такой попытке. Сама я не подумала уже хотя бы потому, что не могу перенести мысли о том, как это отразится на всех моих домашних роботах, в особенности на Дэниеле и Жискаре.
– Но вы же знаете, что они, в сущности не живые. У них нет чувств.
Глэдис покачала головой:
– Вы так говорите, потому что никогда не жили с ними. Во всяком случае, вы переоцениваете желание долгой жизни у своего народа. Вы знаете мой возраст, вы видите мою внешность, однако это не беспокоит вас.
– Потому что я убежден, что Внешние Миры выродятся и умрут, что Поселенческие Миры – надежда будущего человечества, что это обеспечит наша короткая жизнь. Выслушав все, что вы только что сказали, и принимая ваши слова за правду, я укрепляюсь в своем убеждении.
– Напрасно вы так уверены. У вас тоже могут возникнуть неразрешимые проблемы, если уже не возникли.
– Это без сомнения, возможно, миледи, но сейчас я должен уйти. Корабль готовится к посадке, и мне придется с умным видом смотреть на управляющий этим компьютер, иначе никто не поверит, что я капитан.
Он вышел. Она некоторое время сидела, рассеянно пощипывая пластик, в котором лежал плащ.
На Авроре она пришла к чувству равновесия и позволяла жизни идти спокойно. Время шло от еды до еды, от одного дня до другого, от сезона к сезону, и спокойствие почти изолировало ее от приливов ожидания, потому что единственным оставшимся ей приключением была смерть.
И вот она побывала на Солярии, разбудила воспоминание о давно прошедшем детстве и давно прошедшем мире, и спокойствие разлетелось, возможно, навсегда, и теперь она голая, открытая ужасу
