чтобы я работал, как каторжный? И пил коктейли?
После каждого вопроса он делал паузу, а она отвечала кивком головы.
— И ты немедля выйдешь за меня?
— Да.
— Сегодня? Сейчас?
— Да.
Он на минуту задумался.
— Нет, маленькая женщина. Не согласен. Ничего хорошего из этого не будет, сама знаешь. Мне нужна ты, нужна вся. А для этого я должен отдать тебе всего себя. А что же я тебе отдам, если не выйду из игры? Что для тебя останется? Видишь ли, Дид, с тобой вдвоем на ранчо я буду знать, что я твой, а ты моя. Правда, я и так знаю, что ты моя. Можешь сколько угодно говорить «выйду», «не выйду» — все равно будешь моей женой. Ну, а вам, Ларри, пора идти. Я скоро буду у себя в гостинице. В контору я больше ни ногой, так что приносите все бумаги на подпись и прочее ко мне в номер. Можете в любое время звонить по телефону. Мое банкротство — дело решенное. Понятно? Я вылетел в трубу, меня больше нет.
Он встал, давая понять Хигану, что разговор окончен. Адвокат, окончательно сраженный, тоже поднялся, но не трогался с места и растерянно озирался.
— Безумие! Чистое безумие! — пробормотал он.
Харниш положил ему руку на плечо.
— Не унывайте, Ларри. Вы всегда толковали мне о чудесах человеческой природы, а когда я вам показал такое чудо, вы отворачиваетесь. Я лучше умею мечтать, чем вы, вот и все. И моя мечта наверняка сбудется. Такой великолепной мечты я еще не знал, и уж я добьюсь того, что она исполнится…
— Потеряв все, что вы имеете! — крикнул Хиган ему в лицо.
— Верно — потеряв все то, что мне не нужно. Но сто сорок уздечек я не отдам. А теперь забирайте Энвина и Гаррисона и отправляйтесь с ними в город. Я буду у себя, звоните мне в любое время.
Как только Хиган вышел, Харниш повернулся к Дид и взял ее за руку.
— Ну, маленькая женщина, можешь больше не ходить в контору. Считай, что ты уволена. И помни: я был твоим хозяином, и ты придешь ко мне за рекомендацией. И если ты будешь плохо вести себя, я тебе рекомендацию не дам. А пока что отдохни и подумай, что ты хочешь взять с собой, потому что нам придется обставить дом твоими вещами, во всяком случае, парадные комнаты.
— Нет, Элам, ни за что! Если ты не передумаешь, я никогда не буду твоей женой.
Она хотела вырвать свою руку, но он с отеческой лаской сжал ее пальцы.
— Скажи мне правду, по-честному: что ты предпочитаешь — меня и деньги или меня и ранчо?
— Но… — начала она.
— Никаких «но». Меня и деньги?
Она не ответила.
— Меня и ранчо?
Она опять не ответила, но и это не смутило его.
— Видишь ли, Дид, мне твой ответ известен, и больше говорить не о чем. Мы с тобой уйдем отсюда и будем жить в горах Сонома. Ты отбери, что взять с собой, а я на днях пришлю людей, и они все упакуют. И уж больше никто за нас работать не будет. Мы сами с тобой все распакуем и расставим по местам.
Она сделала еще одну, последнюю попытку.
— Элам, ну будь же благоразумен. Еще не поздно. Я могу позвонить в контору, и как только мистер Хиган приедет…
— Да я самый благоразумный из всех, — прервал он ее. — Посмотри на меня: я спокоен, и весел, и счастлив, а они все прыгают и кудахчут, как испуганные куры, которым вот-вот перережут горло.
— Я сейчас заплачу, может быть, хоть это поможет, — пригрозила она.
— Тогда мне придется обнимать тебя и целовать, пока ты не утешишься, — пригрозил он в ответ. — Ну, мне пора. Жаль, жаль, что ты продала Маб, а то мы отправили бы ее на ранчо. Да уж я достану тебе какую-нибудь кобылку.
Прощаясь с ним на крыльце, Дид сказала:
— Никаких людей ко мне не присылай. Им нечего будет упаковывать, потому что я за тебя не пойду.
— Да неужто? — сказал он и стал спускаться по ступенькам.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Прошло три дня, и Харниш поехал в Беркли в своем большом красном автомобиле — в последний раз, ибо назавтра машина переходила к новому владельцу. Трудные это были три дня: банкротство Харниша оказалось самым крупным в Калифорнии за все время кризиса. Все газеты кричали об этом событии, вызвавшем ярость даже тех финансистов, которые впоследствии убедились, что Харниш полностью оградил их интересы. По мере того как это обстоятельство становилось известно, в деловых кругах все шире распространялось мнение, что Харниш потерял рассудок. Все твердили в один голос, что так поступить мог только сумасшедший. Ни его многолетнее упорное пьянство, ни любовь к Дид не получили огласки, поэтому оставалось только предположить, что дикарь с Аляски внезапно помешался. В ответ на эту сплетню Харниш весело смеялся и еще подливал масла в огонь, отказываясь принимать репортеров.
Машина остановилась у крыльца, и Харниш, войдя в дом, приветствовал Дид со своей обычной стремительностью, заключив ее в объятия, раньше чем она успела слово вымолвить. Только после того, как она выскользнула из его рук и усадила его на стул, он наконец заговорил.
— Дело сделано, — объявил он. — Ты, небось, читала в газетах. У меня не осталось ничего, и я приехал узнать, в какой день ты хочешь перебраться в Глен Эллен. Надо поторапливаться: в Окленде уж больно дорога стала жизнь. В гостинице за номер и стол у меня заплачено только до конца недели, а оставаться дольше мне не по карману. Да и с завтрашнего дня я буду ездить на трамвае, а это тоже денег стоит.
Он умолк и выжидательно посмотрел на нее. На лице Дид отразились смущение и растерянность. Потом мало-помалу столь знакомая ему сияющая улыбка заиграла на ее губах, глаза заискрились, и, откинув голову, она, как бывало, залилась задорным мальчишеским смехом.
— Когда ты пришлешь людей упаковывать вещи? — спросила она и, когда он стиснул ее в медвежьем объятии, опять засмеялась, делая вид, что тщетно пытается вырваться из его рук.
— Элам, милый Элам, — прошептала она и, в первый раз сама поцеловав его, ласково взъерошила ему волосы.
— У тебя глаза отливают золотом, — сказал он. — Вот я гляжусь в них и вижу, как ты меня любишь.
— Они давно такие для тебя, Элам. Я думаю, что на нашем маленьком ранчо они всегда будут, как золото.
— И в волосах у тебя золото, какое-то огнистое золото. — Он повернул к себе ее лицо и, сжав его ладонями, долго смотрел ей в глаза. — В прошлый раз, когда ты говорила, что не выйдешь за меня, глаза у тебя все равно так и сверкали золотом.
Она кивнула головой и засмеялась.
— Ну, конечно, ты добился своего, — созналась она. — Но я не могла участвовать в твоей безумной затее. Ведь деньги были не мои, а твои. Но как я любила тебя, Элам, за то, что ты, словно расшалившийся ребенок, взял да и сломал свою тридцатимиллионную игрушку, когда она тебе надоела! Я говорила «нет», но я уже знала, что скажу «да». И, наверно, глаза мои все время были золотистые. Я только одного боялась — как бы у тебя не застряло несколько миллионов. Потому что я ведь знала, что все равно выйду за тебя, милый, а я так мечтала, чтобы был только ты, и ранчо, и Боб, и твои пресловутые уздечки. Открыть тебе тайну? Как только ты уехал, я позвонила тому человеку, который купил Маб.
Она спрятала лицо у него на груди, потом опять посмотрела на него лучистым взглядом.
— Видишь ли, Элам, что бы ни говорили мои губы, сердцем я уже решилась… Я… я просто не могла
