— У меня первый раз за всю мою жизнь настоящий праздник, — как-то сказал Билл. — Ведь у нас с тобой, с тех пор как мы женаты, никогда не было праздника. А теперь — миллионеры и те позавидовали бы нам.
— Никаких гудков в семь утра на работу, — торжествовала Саксон. — Я бы нарочно валялась по утрам в постели, — только здесь так хорошо, что даже обидно валяться. А теперь, мой Пятница, ступай поиграй в сбор хвороста и поймай крупного окуня, если ты рассчитываешь получить обед.
Билл, который лежал ничком, зарывшись в песок пальцами босых ног, вскочил и взял топор.
— Но долго так продолжаться не может, — сказал он с глубоким сожалением. — В любую минуту могут начаться дожди. Прямо чудо, что ясная погода все еще держится.
Когда он в субботу утром вернулся со своей прогулки по гребню южных скал, Саксон на месте не оказалось. Громко позвав ее несколько раз и не получив ответа, он выбрался наверх, на дорогу, и увидел ее в полумиле, — она сидела верхом на неоседланной, невзнузданной лошади, которая неохотно тащилась по луговине.
— Твое счастье, что это старая кобыла, ходившая под седлом, — видишь, вот и следы от него, — проворчал он, когда Саксон, наконец, остановилась около него и он снял ее с лошади.
— О Билли! — она сияла от радости. — Я же никогда не ездила верхом. Это было замечательно! Я и растерялась — и была полна отваги.
— Я просто горжусь тобой, — отозвался он еще более сердито, — не всякая замужняя женщина полезет на чужую лошадь, да еще если она ни разу не ездила верхом.
И я помню, что обещал тебе хорошую верховую лошадь в полное твое распоряжение, — лошадка будет первый сорт!
Пожиратели абелонов приехали в двух экипажах, а часть — верхом, и спустились в бухту Бирса. Среди них было человек десять мужчин и почти столько же женщин. Все молодые — между двадцатью и сорока годами, — и все, видимо, добрые друзья. Большинство были женаты. Они подняли веселый шум, толкали друг друга на скользкой тропинке и сразу создали вокруг Саксон и Билла товарищескую атмосферу, искреннюю и теплую. Дамы окружили Саксон, — она никак не могла поверить, что это замужние женщины, — они очень ласково отнеслись к ней, расхваливали ее лагерное и дорожное снаряжение, засыпали ее вопросами. Саксон сразу поняла, что и сами они опытные туристки, — достаточно было взглянуть на их котелки, сковороды и бак для раковин.
Между тем мужчины разделись и отправились искать ракушки и абелоны. Женщины же, увидев укулеле, решили, что это страшно интересно, и Саксон не помогли никакие отговорки — ей пришлось играть и петь. Некоторые из них побывали в Гонолулу, и этот инструмент был им знаком; они подтвердили, что да. Мерседес правильно назвала укулеле «скачущей блохой». Они также знали те гавайские песенки, которым ее научила Мерседес, и очень скоро под аккомпанемент Саксон все пели хором «Алоха Оэ», «Сорванец из Гонолулу» и «Прелестная Леи Легуа». Саксон искренне смутилась, когда некоторые из них, даже наименее молодые, стали плясать на песке «алу».
Наконец, мужчины вернулись, нагруженные мешками с ракушками, и Марк Холл, в качестве первосвященника, приступил к торжественному обряду племени. Он взмахнул рукой, и камни сразу опустились на белое мясо жемчужниц, а все голоса слились в гимне абелонам. Старые, знакомые куплеты пелись всеми, а время от времени кто-нибудь один исполнял новый, который затем подхватывался хором. Вилл выдал Саксон: он вполголоса попросил ее спеть стихи, сочиненные ею самою; и она робко начала своим чистым, приятным голоском:
Сидим кругом и камнем бьем,
Для нас ведь нет законов.
Ведь все мы — о! — хотим давно
Покушать абелонов.
— Замечательно! — воскликнул поэт, слегка поморщившись от рифмы «о! — давно». — Она заговорила на языке племени! Ну, пойте, дети мои, все разом!
И все пропели стихи Саксон. Затем были исполнены новые строфы, сочиненные Хэзардом, одной из девушек и Железным Человеком с зеленовато-серыми глазами василиска, которого Саксон сразу узнала по описанию Холла. Но самой ей казалось, что лицом он похож на священника.
Кто любит шпик, а кто язык,
Кто просто макароны.
А я, простак, тяну коньяк,
Когда есть абелоны.
Пьют за столом коньяк и ром,
Ликер и пунш с лимоном.
Мне подавай лишь каравай
Впридачу к абелонам!
Кому дурман сулит обман,
А кто творит законы,
Но хитрый кот навагу жрет,
А с нею абелоны.
Черноволосый и черноглазый человек с озорным лицом сатира, — Саксон узнала, что он художник и продает свои картины по пятьсот долларов за штуку, — вызвал всеобщее возмущение, пропев:
Их всех не съесть, не перечесть,
На дне их — миллионы:
Ведь как-никак вступают в брак,
Плодятся абелоны.
Пенье продолжалось, и без конца чередовались старые и новые строфы в честь сочного кармелского моллюска. Саксон веселилась вовсю, и ей было трудно уверить себя, что все это происходит на самом деле. Казалось — это волшебная сказка или воплотившийся в жизнь рассказ из книжки. Напоминало это и театр, где приезжие были актерами, причем она и Билл каким-то непонятным образом тоже попали на сцену. Смысл многих услышанных ею острот ускользнул от нее, многое она поняла, — впервые она присутствовала при том, что называют «игрой ума». И тут сказалось полученное ею пуританское воспитание: иные вольности удивляли ее и смущали, но она чувствовала, что не может судить этих людей. Они, эти легкомысленные художники, все же казались ей хорошими, и, конечно, в них не чувствовалось такой грубости и вульгарности, как во многих мужчинах, с которыми она когда-то встречалась на воскресных гуляньях. Ни один из мужчин не напился, хотя в термосах были коктейли, а в большой оплетенной бутыли — красное вино.
Особенно ее поразило их бьющее через край веселье, чисто ребячья жизнерадостность и ребяческие шутки. Это впечатление еще усиливалось тем, что перед нею были писатели и художники, поэты и критики, скульпторы и музыканты. Один из мужчин, с тонкими выразительными чертами лица, — ей сказали, что это театральный критик известной газеты, выходящей в Сан-Франциско, — показал номер, который после него пытались повторить остальные мужчины, но самым смехотворным образом проваливались. На берегу, на равном расстоянии, поставили доски — они служили как бы барьерами, и театральный критик, встав на четвереньки, пустился галопом по песку, в совершенстве подражая лошади и перескакивая через одну доску за другой, как лошадь, когда она берет препятствия.
Затем все с увлечением занялись метанием колец. После этого перешли к прыжкам. Словом, игра сменялась игрой. Билл принимал участие во всех состязаниях, но выигрывать ему приходилось не так часто, как он хотел бы. Один писатель англичанин метнул копье на двенадцать футов дальше, чем Билл, Джим Хэзард победил его при метании камня, Марк Холл
— в прыжках с места и с разбега. Но в прыжке назад взял верх Билл. Несмотря на больший вес, он вышел на первое место благодаря великолепной мускулатуре спины и живота. И тут же, после этого триумфа, сестра Марка Холла, рослая юная амазонка в мужском костюме для верховой езды, три раза позорно перекувырнула его в индейской борьбе.
— С вами не надорвешься, — рассмеялся Железный Человек; потом они узнали, что его имя Пит Бидо. — Я тоже могу вас положить на обе лопатки, и мигом!
Билл принял вызов и вскоре убедился, что его противник вполне заслужил свое прозвище. На
