сторону рыбаков, но тут вторая пуля ударилась в каюту в шести дюймах от его головы, и старый моряк пригнулся к палубе, укрывшись под бортом.
Все рыбаки были вооружены винтовками и, не долго думая, открыли по нам стрельбу. Мы попрятались от пуль, и даже Чарли пришлось бросить руль, чтобы укрыться. Если бы не тяжелые сети, мы неминуемо попали бы в руки взбешенных рыбаков. Но сети, прочно прикрепленные к дну «Марии-Ревекки», удерживали ее корму по ветру, хотя и не очень твердо.
Чарли, лежа на палубе, едва мог дотянуться до нижних ручек штурвала, и править таким образом было очень неудобно. Оле Эриксен вспомнил, что в пустом трюме лежит большой лист стали. Это был собственно кусок стальной обшивки борта с парохода «Нью-Джерси», недавно потерпевшего крушение за Золотыми Воротами, в спасении которого «Мария-Ревекка» принимала очень деятельное участие.
Осторожно пробираясь ползком по палубе, два матроса, Оле и я притащили тяжелый лист наверх и установили его на корме, в виде щита между рыбаками и штурвалом. Пули со звоном ударялись об него, и он гудел, как мишень, но Чарли усмехался под своим прикрытием и хладнокровно продолжал править.
Итак, мы летели вперед, к Коллинсвилю, волоча за собой вопящую, взбешенную ораву греков, а вокруг нас со свистом летали пули.
— Оле, — сказал Чарли слабым голосом, — я не знаю, что нам теперь делать.
Оле Эриксен, лежавший на спине у самого борта и улыбавшийся, глядя на небо, повернулся к Чарли.
— Мой думала, нам идти в Коллинсвиль, — сказал он.
— Но ведь мы не можем там остановиться, — простонал Чарли, — мне это и в голову не приходило раньше.
По широкому лицу Оле Эриксена медленно расплывалось выражение ужаса. К сожалению, это была правда. Мы имели дело с пчелиным роем, а остановиться в Коллинсвиле — значило бы сунуть голову в самый улей.
— У каждого из этих молодцов есть ружье, — весело заметил один из матросов.
— Да и нож вдобавок, — прибавил другой.
Теперь застонал Оле Эриксен:
— И что за черт таскал меня, шведский человек, путаться в этот историй, — рассуждал он с самим собой.
Пуля скользнула по корме и пролетела к штирборту, прожужжав, точно злобная пчела.
— Остается только одно — выбросить «Марию-Ревекку» на берег, а самим удрать, — заявил веселый матрос.
— И бросать так дер «Мария-Ревекка»? — спросил Оле с невыразимым ужасом.
— Можете оставаться, если желаете, только я не хотел бы быть даже за тысячу миль, когда эти ребята доберутся до нее, — сказал тот, указывая на разъяренных греков, которых мы тащили за собой на буксире.
В то время мы как раз поравнялись с Коллинсвилем и, вспенивая воду, проходили совсем близко от пристани.
— У меня одна надежда на ветер, — сказал Чарли, бросая украдкой взгляд на наших пленников.
— А что дер ветер? — сокрушенно ответил Оле. — Дер река и тот скоро кончился, а тогда, тогда…
В это время мы подошли к тому месту, где река разветвлялась. Влево от нас было устье Сакраменто, а вправо устье Святого Иоакима. Веселый матрос ползком пробрался вперед и перебросил фок, тогда как Чарли переложил руль вправо, и мы свернули в устье Святого Иоакима. Попутный ветер, который держал нас все время на ровном киле, теперь задувал с траверза, и «Мария-Ревекка» так сильно накренилась на левый борт, что, казалось, вот-вот перевернется.
Однако мы продолжали нестись вперед, а рыбаки по-прежнему тащились за нами. Их сети стоили значительно больше, чем те штрафы, которые полагались за нарушение законов о рыбной ловле. Таким образом, разорвать сети и скрыться — что было очень легко сделать — совсем не улыбалось нашим пленникам. Кроме того, их удерживал около сетей инстинкт, тот самый инстинкт, который привязывает моряка к его кораблю; однако сильнее всего в них бушевала жажда мести, и они готовы были следовать за нами на край света, если бы только мы захотели тащить их за собой так далеко.
Ружейная пальба прекратилась, и мы пошли на корму взглянуть, как ведут себя наши пленники. Лодки тянулись за нами на неравном расстоянии друг от друга, но мы заметили, что первые четыре идут вместе. По-видимому, передняя лодка бросила с кормы конец следующей, и таким образом лодки, одна за другой, ловили концы, отделялись от своих сетей и подтягивались в одну линию с передней лодкой.
Быстрота, с которой мы неслись вперед, сильно затрудняла этот маневр. Иногда, несмотря на величайшее напряжение, им не удавалось подтянуться хотя бы на один дюйм; иногда же они двигались довольно быстро.
Когда все четыре лодки достаточно приблизились друг к другу, чтобы дать возможность человеку перейти с одной на другую, в ближайшую к нам лодку перебралось из трех остальных по одному греку, причем каждый захватил с собой свою винтовку. Таким образом, в передней лодке собралось пять человек, и нам стало совершенно ясно, что они намерены взять нас на абордаж. Для того, чтобы привести этот план в исполнение, им нужно было порядком попотеть и потрудиться. Ухватившись за веревку, к которой были прикреплены поплавки сети, они с колоссальным трудом стали подтягиваться к судну. И хотя работа шла медленно и прерывалась частыми передышками, тем не менее греки все ближе и ближе подбирались к нам. Чарли улыбнулся, видя их усилия, и приказал:
— Отдайте-ка марсель, Оле!
Эзельфогт на топ-мачте развернулся, и парус с ниралом туго натянулся под свист пуль, посыпавшихся с лодок. «Мария-Ревекка» накренилась и понеслась вперед еще быстрее прежнего.
Но греки не сдавались. Быстрота движения мешала им подтягиваться к судну руками, и они, убедившись в этом, пустили в ход то, что моряки называют «хват-талями». Один из них, придерживаемый за ноги товарищами, перегибался далеко через нос и прикреплял блок к плавучему краю сети; затем все вместе налегали на тали, пока блоки не сходились вместе; после этого маневр повторялся заново.
— Отдать стаксель-леер, — скомандовал Чарли.
Оле Эриксен взглянул на трепещущую от напряжения «Марию-Ревекку» и покачал головой:
— Это снесет ее мачты, — сказал он.
— А если вы не сделаете этого, то они снесут нам головы, — возразил Чарли.
Оле бросил тревожный взгляд на мачты, затем на лодку с вооруженными греками и согласился.
Все пять человек сидели на носу лодки — место ненадежное, когда судно идет на буксире. Я приготовился следить за тем, как пойдет их лодка, когда у нас наставят большой рыбачий стаксель-леер, который был несравненно больше марселя и распускался только при очень слабом ветре. «Мария-Ревекка» сильно рванула вперед, нос лодки нырнул в воду, и люди, сидевшие на нем, точно сумасшедшие, натыкаясь друг на друга, бросились к корме, чтобы спасти лодку от окончательной гибели.
— Это, пожалуй, поубавит им пылу, — заметил Чарли, продолжая, однако, с тревогой следить за движением «Марии-Ревекки», которая шла теперь под гораздо большей парусностью, чем ей полагалось.
— Следующая остановка в Антиохии! — объявил веселый матрос на манер железнодорожного кондуктора, — а за ней Мерривезер!
— Иди-ка сюда поскорее, — позвал меня Чарли. Я пополз по палубе и поднялся на ноги только тогда, когда очутился рядом с ним под прикрытием листа стали.
— Достань из моего внутреннего кармана записную книжку. Так. Вырви листок и пиши то, что я тебе продиктую.
Вот что я написал:
«Протелефонируйте в Мерривезер шерифу, констеблю или судье. Скажите им, что мы идем туда и чтобы они подняли на ноги весь город. Пусть вооружат все население и соберут его на пристани, иначе мы пропали».
