— Ну как твой, ничего? — спросил он.
Я попробовал изобразить губами — да, потому что голос отказывался повиноваться мне.
— Твой хорошо правил лодка, — сказал он, — как настоящая мужчина.
Получить комплимент от Димитрия Контоса было очень приятно, и я вполне оценил эту любезность, но выразил свою признательность только кивком головы.
На этом разговор прекратился, потому что Димитрий Контос был занят своей лодкой, и я старался прийти в себя. Он причалил к Валлехской пристани, привязал лодку и помог мне выйти. В тот момент, когда мы оба очутились на пристани, из-за частокола, на котором сушились сети, вышел Чарли и опустил руку на плечо Димитрия Контоса.
— Он спас мне жизнь, Чарли, — запротестовал я, — и, по-моему, его нельзя теперь арестовывать.
На лице Чарли появилось выражение замешательства, которое тотчас же исчезло, как бывало всегда, когда он принимал какое-нибудь решение.
— Ничего не поделаешь, — сказал он ласково, — я не могу отступить от своего долга, а долг велит мне арестовать его. Сегодня воскресенье, а в его лодке лежат два лосося, которых он поймал сегодня. Что же мне делать?
— Но он спас мне жизнь, — настаивал я, не находя другого довода.
Лицо Димитрия Контоса потемнело от гнева, когда он услышал решение Чарли. Он чувствовал, что с ним поступают несправедливо. Лучшая часть его души одержала верх, он совершил великодушный поступок, спас беспомощного врага, и в благодарность за это враг тащил его теперь в тюрьму.
На обратном пути в Бенишию мы оба были не в своей тарелке. Я стоял за дух закона, а не за букву его, а Чарли опирался именно на букву. По его мнению, другого выхода из положения не было. Закон ясно говорил, что в воскресенье нельзя ловить лососей. Он был патрульным, и его обязанностью было следить за исполнением закона. Вот и все. Он исполнил свой долг, и совесть его чиста. Тем не менее, мне казалось, что это несправедливо, и я очень жалел Димитрия Контоса.
Два дня спустя мы отправились в Валлехо на суд. Я был вызван в качестве свидетеля, и это была самая тяжелая обязанность, какую мне когда-либо приходилось выполнять. Я показал, что видел, как Димитрий поймал двух лососей, с которыми его задержал Чарли.
Димитрий взял адвоката, но дело его было безнадежно. Суд совещался всего пятнадцать минут и вынес ему обвинительный приговор. Он был присужден к уплате штрафа в сто долларов или к тюремному заключению на пятьдесят дней. Тогда Чарли подошел к секретарю суда.
— Я вношу этот штраф, — сказал он, кладя на стол пять монет по двадцать долларов. — Это единственный выход, парнишка, — пробормотал он, обращаясь ко мне.
Слезы выступили у меня на глазах, и я схватил его за руку:
— Я сам заплачу… — начал я.
— Половину, — прервал он. — Конечно, я так и считал, что ты заплатишь свою половину.
Между тем, адвокат сообщил Димитрию, что Чарли уплатил также и его гонорар.
Димитрий подошел к Чарли и пожал ему руку, причем вся его горячая южная кровь бросилась ему в лицо. Не желая, чтобы мы превзошли его в великодушии, он заявил, что сам заплатит штраф и гонорар адвокату и чуть не вспылил, когда Чарли не позволил ему сделать этого.
Я думаю, что этот поступок Чарли, больше чем что-либо другое, внушил рыбакам уважение к закону. Сам Чарли высоко поднялся в их глазах, да и я заодно прославился как «малый, который умеет управлять лодкой». Димитрий Контос не только никогда больше не нарушал закона, но сделался нашим приятелем и при случае всегда заворачивал в Бенишию поболтать с нами.
Желтый платок
— Я не думаю приказывать тебе, парнишка, — сказал Чарли, — но мне не хотелось бы, чтобы ты принимал участие в этом последнем набеге. Ты вышел здравым и невредимым из самых тяжелых стычек с отчаянными ребятами; подумай только, как будет обидно, если с тобой что-нибудь случится напоследок.
— Но не могу же я увильнуть от последнего набега, — возразил я с молодым задором. — Ведь какой- нибудь из них обязательно будет последним, ты сам понимаешь.
Чарли скрестил ноги, откинулся назад и стал обдумывать этот вопрос.
— Верно, брат. Но почему бы нам не назвать концом арест Димитрия Контоса. Ты вышел из него целым, здоровым и веселым, хотя и промок маленько. Я… я… — его голос оборвался, и он несколько секунд не мог докончить фразы. — Я никогда не простил бы себе, если бы с тобой что-нибудь случилось.
Я посмеялся над опасениями Чарли, но его привязанность и беспокойство глубоко растрогали меня, и я согласился считать, что последний набег уже совершен. Мы провели вместе два года, и теперь я покидал рыбачий патруль, чтобы закончить свое образование. За это время мне удалось скопить из своего заработка достаточно денег, чтобы продержаться три года в высшей школе, и хотя занятия уже начались несколько месяцев назад, я собирался еще основательно подучиться к вступительным экзаменам.
Мои пожитки были аккуратно уложены в морской сундук, и я собирался было уже купить билет и отправиться по железной дороге в Оклэнд, когда в Бенишию явился Нейль Партингтон. «Северный Олень» должен был немедленно идти по патрульному делу в Нижнюю бухту, и Нейль заявил, что отправится прямо в Оклэнд. В Оклэнде жила семья Нейля, в которой я должен был поселиться на время учения в высшей школе; поэтому он решил, что мне лучше всего поставить свой сундук на борт «Северного Оленя» и поехать вместе с ним.
Сундук был перенесен, и часа в два-три пополудни мы подняли большой парус «Северного Оленя» и отчалили. Стояла отвратительная осенняя погода. Морской ветер, упорно дувший все лето, теперь затих, и его заменили капризные береговые ветры. Небо хмурилось, и мы были не в силах определить, сколько времени займет переход. Мы тронулись в путь при самом начале отлива. Когда «Северный Олень» вошел в Каркинезский пролив, я бросил последний взгляд на Бенишию и на бухту Тернеровской верфи, где мы вели осаду «Ланкаширской Королевы» и поймали Большого Алека, Короля греков. У устья пролива я с неменьшим интересом оглянулся на то место, где несомненно утонул бы, если бы добрая половина души Димитрия Контоса потерпела поражение.
По заливу Сан-Пабло двигалась нам навстречу непроницаемая стена тумана, и через несколько минут «Северный Олень» пробирался уже наугад в сырой мгле. Чарли, сидевший на руле, казалось, был одарен особым чутьем, которое давало ему возможность находить дорогу в этом непроницаемом мраке. Он сам сознавался, что не знает, как это ему удается. Каким-то непостижимым образом он учитывал силу ветра, течение, расстояние, время, дрейф, и результаты получались удивительные.
— Как будто немного рассеивается, — сказал Нейль Партингтон через два часа после того, как мы вошли в полосу тумана. — Где мы теперь находимся, Чарли?
Чарли взглянул на часы.
— Шесть часов; отлив будет продолжаться еще три часа, — отозвался он как будто невпопад.
— Но где же мы находимся? — повторил настойчиво Нейль.
Чарли подумал минуту и ответил:
— Отлив немного отклонил нас от курса, но если туман сейчас рассеется, — а он, кажется, собирается сделать это, — вы увидите, что мы находимся не дальше чем на тысячу миль от Мак-Нирской пристани.
— Вы могли бы быть на несколько миль точнее, — проворчал Нейль недовольным тоном.
— Ладно же, — сказал решительно Чарли, — до пристани не меньше четверти и не больше полумили.
Ветер посвежел, и туман стал заметно редеть.
— Вот там Мак-Нир, — сказал Чарли, указывая прямо в туман, окружавший нас с подветренной стороны.
Мы пристально вглядывались по указанному направлению, как вдруг «Северный Олень» глухо
