просто. Ужас. Вот что я чувствую.
Сначала осколок не двигается, но потом, через пятнадцать секунд, начинает трястись. Сначала медленно, потом быстрее. И тут я вспоминаю. Генри говорил, что обычно Наследие активизируется от сильных эмоций. Именно это сейчас и происходит. Я напрягаюсь, чтобы поднять осколок. На лбу у меня проступают капли пота. Я концентрируюсь на всем, что имею, на всем, что составляет меня, и вопреки всему, что происходит. Это борьба за возможность дышать. Очень медленно осколок начинает подниматься. Два сантиметра. Пять сантиметров. Он уже в тридцати сантиметрах от пола и продолжает подниматься, моя рука вытянута к нему и поднимается вместе с ним, пока он не оказывается на уровне глаз. Здесь я его задерживаю. «Если бы только Генри мог это видеть», — думаю я. И в долю секунды, несмотря на все волнение от обретенного счастья, возвращаются паника и страх. Я смотрю на осколок, на то, как в нем отражаются деревянные панели стен, которые выглядят в стекле старыми и хрупкими. Дерево. Старое и хрупкое. Тут мои глаза распахиваются так широко, как никогда прежде за всю мою жизнь.
Ларец!
Генри сказал: «Мы можем открыть его лишь вдвоем. Если только я не умру; тогда ты сможешь открыть сам».
Я бросаю осколок и бегу из своей комнаты в спальню Генри. Ларец стоит на полу у его кровати. Я хватаю его, несусь на кухню и опускаю Ларец на стол. Замок в форме лориенской эмблемы обращен ко мне.
Я сажусь за стол и смотрю на замок. Мои губы дрожат. Я пытаюсь замедлить дыхание, но это бесполезно; моя грудь вздымается так, словно я только что закончил бежать дистанцию в двадцать километров. Я боюсь услышать щелчок замка под своей рукой. Я делаю глубокий вдох и закрываю глаза.
— Пожалуйста, не открывайся, — говорю я.
Я берусь за замок. Сжимаю его изо всех сил, я задержал дыхание, в глазах все плывет, мышцы на руке до боли напряжены. Я жду щелчка. Держу замок и жду щелчка.
Но никакого щелчка не следует.
Я ссутуливаюсь на стуле и закрываю лицо руками. Проблеск надежды. Я провожу ладонями по волосам и встаю. На полке в полутора метрах от меня лежит грязная ложка. Я фокусируюсь на ней и вытягиваю руку. Ложка летит. Генри был бы так счастлив. «Генри, — думаю я, — где ты? Ты где-то есть, и ты жив. И я приду за тобой».
Я набираю номер Сэма, единственного, кроме Сары, моего друга в Парадайзе и, если быть честным, вообще моего единственного друга. Он отвечает на втором гудке.
— Алло?
Я закрываю глаза и тру переносицу. Делаю глубокий вдох. Возвращается дрожь — правда, я не уверен, что она вообще уходила.
— Алло? — снова говорит он.
— Сэм.
— Привет, — отзывается он, а потом добавляет: — У тебя странный голос. Ты в порядке?
— Нет. Мне нужна твоя помощь.
— Что случилось?
— Может ли твоя мать тебя сюда привезти?
— Ее нет. Она на работе в больнице. За смену в праздники двойная плата. Что происходит?
— Плохие дела, Сэм. И мне нужна помощь.
Тишина. Потом:
— Я приеду так быстро, как смогу.
— Ты уверен?
— Скоро увидимся.
Я выключаю телефон и кладу голову на стол. Атенс, штат Огайо. Генри там. И я должен туда поехать, не знаю как, но должен.
И я должен туда добраться быстро.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Дожидаясь Сэма, я хожу по дому и поднимаю в воздух разные неодушевленные предметы, не прикасаясь к ним: яблоко с кухонной стойки, вилку из раковины, маленькое растение в горшке с подоконника у входа в дом. Я могу поднимать только маленькие предметы, и они поднимаются как-то неохотно. Когда я пробую поднять большие — стул, стол, ничего не выходит.
Три теннисных мяча, которые мы с Генри используем на тренировках, лежат в корзинке в другом конце гостиной. Я веду один из них к себе, и, когда он попадает в поле зрения Берни Косара, тот делает стойку. Потом я бросаю мяч, не касаясь его, и пес кидается за ним; но не успевает он его схватить, как я тяну его назад, или он хватает мяч, а я вытягиваю его у него изо рта — и все это сидя в кресле в гостиной. Это отвлекает меня от мыслей о Генри, о вреде, который ему могли причинить, и о лжи, которую мне придется сказать Сэму.
У него уходит двадцать пять минут, чтобы проехать шесть с половиной километров до моего дома. Я слышу, как он подъезжает. Он спрыгивает с велосипеда, велосипед падает, а он вбегает без стука, запыхавшийся. Его лицо все в поту. Он оглядывается по сторонам, изучая обстановку.
— Так что случилось? — спрашивает он.
— Может, это покажется тебе абсурдным, — говорю я. — Но обещай, что воспримешь это серьезно.
— О чем ты говоришь?
«О чем я говорю? Я говорю о Генри. Он исчез из-за своей неосторожности, той самой неосторожности, против которой он всегда предостерегал. Я говорю о том, что, когда ты наставил на меня пистолет, я сказал тебе правду. Я инопланетянин. Мы с Генри прибыли на Землю десять лет назад, и за нами охотится злобная раса инопланетян. Я говорю о том, что Генри думал, что сможет уберечься от них, если узнает их немного лучше. И вот теперь он исчез. Вот о чем я говорю, Сэм. Ты понимаешь?» Но нет, ничего из этого я не могу ему сказать.
— Моего отца схватили, Сэм. Я не вполне уверен, кто схватил или что с ним сделали. Но что-то произошло, и я думаю, что его держат в плену. Или еще хуже.
По его лицу расплывается улыбка.
— Брось валять дурака, — говорит он.
Я качаю головой и закрываю глаза. Тяжесть ситуации снова мешает мне дышать. Я поднимаю на Сэма умоляющий взгляд. Мои глаза наполняются слезами.
— Я не шучу.
Сэм меняется в лице.
— Что ты имеешь в виду? Кто его схватил? Где он?
— Он выяснил, что автор одной из статей в твоем журнале находится в Атенсе, штат Огайо, и сегодня поехал туда. Уехал и не вернулся. Его телефон отключен. С ним что-то случилось. Что-то плохое.
Сэм еще больше недоумевает.
— Что? Какое ему дело? Я чего-то недопонимаю. Это же просто глупая газетенка.
— Я не знаю, Сэм. Он, как и ты, любит инопланетян, теории заговоров и все такое, — говорю я, придумывая на ходу. — У него всегда было это глупое хобби. Одна из статей заинтересовала его, думаю, он захотел узнать побольше и поэтому поехал.
— Это была статья о могадорцах?
Я киваю.
— Как ты догадался?
— Потому что когда я упомянул ее на Хэллоуин, он был так ошарашен, словно увидел привидение, — говорит он и качает головой. — Но кому какое дело, если он что-то спросил про дурацкую статью?
