разберешься. Я бы предпочел, чтобы он вместо этого в людей стрелял.
– Ну и читай сколько влезет, а я пойду доплыву до буйка.
Я всегда хотел доплыть до буйка, только никогда у меня это не получалось. Когда злился на него, всегда хотел дотуда добраться, но на полпути выбивался из сил.
Он плавал к буйкам и возвращался обратно как ни в чем не бывало, когда думал, что никто его не видит.
А буйки были очень далеко.
4
Отвратительная штука кровь. Все так говорят. Я имею в виду, что никакого открытия тут нет.
Мама еще раз повторила:
– Не знаю, почему кровь не вызывает у него отвращения.
Она сказала «не знаю, почему не вызывает», хотя правильней было бы «не знаю, почему не вызывала»: когда ей показали фотографии, он был уже мертв. На другом снимке. Которого маме не показывали.
– Бедные люди, мне их так жалко.
Она смотрела снимки, сделанные полицейскими. Ей притащили кучу фотографий тех двух трупов, словно бы говорили: «Вот видите, сеньора, у нас просто не было другого выхода».
Мама вертела фотографии и так и этак. Будто абстрактные картины, на которые не знаешь, как и глядеть. Одному мужику брат выстрелил в лицо. Сначала я не хотел смотреть, но потом все-таки передумал. Ничего приятного; мне трудно было представить, что он может иметь с этим что-то общее. Он-то был офигительно красив.
Да, конечно, я совсем не против абстрактной живописи. Обожаю ее. Чего я на самом деле не выношу, так это реалистической живописи. В школе нас водили на выставку Антонио Лопеса[5], так я там чуть не помер. Никогда не видел такого уродства.
Я знаю, те, кто разбирается в живописи, никогда не станут называть что-нибудь уродливым. Но это действительно было уродство. Правда-правда. Уродливей, чем черти в аду.
Мать продолжает говорить сама с собой:
– А эта его одежда…
Маме кажется, что между рваными джинсами и убийствами существует прямая связь.
Полицейские подсовывали ей под нос все новые снимки. Они делали вид, что сочувствуют, но в глубине души считали, что доля вины лежит и на ней, что доля вины лежит на нас на всех.
У одного из них, того, что стоял в дверях, была физиономия добряка. Он единственный из всех носил форму.
– Вот что значит дети без отца.
Этот парень глядел на меня не отрываясь. Он и про детей без отца сказал, глядя на меня. Словно имел в виду: сеньора, этот будет следующим, если хотите, я убью его прямо сейчас, чтобы время зря не тратить.
Что меня действительно раздражает, так это их сказочка про отца. Я знаю миллион кретинов, у которых есть отец. Люди говорят подобные вещи, вообще не задумываясь, и считают, что прекрасно все объяснили. У него нет отца, значит, он убийца – это то же самое, что сказать: он живет в доме из красного кирпича, значит, он пожарный.
Неотразимая полицейская логика.
Снова фотки. Они, кажется, взялись свести бедную маму с ума.
– Видите, сеньора, он выстрелил прямо в лицо, а у этого человека семья есть. Какой стыд!
– Да я знаю, сынок, знаю.
Она даже не понимала, что говорит: полицейский был по меньшей мере лет на десять старше ее.
Моя мать – очень молодая. И очень красивая.
– Этого вам лучше держать на поводке.
Я сидел в углу и не говорил ни слова.
Я соскальзывал с их кожаного кресла, чуть на пол не падал, но не решался раскрыть рот.
Все это выглядело так, как будто в доме жили два кота и один из них съел канарейку. Я был вторым котом.
А мир полон канареек.
5
– Может быть, это я тебя убью.
Не успел он закончить фразу, а фуражка уже слетела с головы охранника. Один-единственный выстрел, самый первый. Почти случайный.
Охранник упал назад, все лицо его было в копоти. После этого он уже не особенно шевелился.
Не знаю, приходилось ли вам бывать в таких местах, где продается все, что угодно: иностранные журналы, виски, цветы, банки с супом, видеокассеты – не важно, главное в том, что охранники в таких местах – самые страшные мудаки на всем белом свете.
