– Мне кажется, – до приезда Прометеуса еще месяц, и доктор Басеску все еще мой добрый друг, – вы преувеличивали страх, который испытывал Иисус перед властью.
– Вам так не кажется, – бросаю я, – но вы желаете получить от меня новую порцию откровений?
– Не скрою, – Басеску смеется и вводит мне в вену иглу капельницы, – вы проницательны. Сожмите кулак. Вот так. Ваши вены плохо проступают.
– Они боятся. Иисус тоже боялся. И страх этот проявлялся в Его страусиных ответах, на которые пытались подловить этого омерзительного бродягу умные люди. Они дают Ему монету с портретом Кесаря и задают четкий вопрос, а Он несет что-то про Божье и земное. Добряки усматривают здесь страсть к аллегориям. Вы добряк, доктор?
– Увы, да.
– А я, увы, нет. Я четко и беспощадно вижу суть. Он просто испугался. Испугался идти до конца, испугался доигрывать роль сына Божьего, поборника социальной справедливости на земле, испугался принять Свой крест, выпить чашу. Спрятал покрасневшую физиономию под полой плаща. Он просто испугался, мать вашу!
– Не дергайте рукой!
– А, ерунда. Ничего страшного. Еще Он испугался на допросе, когда стража прямо спросила Его. Ты – Сын Божий? Он же, зная, что утвердительный ответ приведет его к казни, отвечал: не скажу, мол, потому что если и отвечу «да» – все равно не поверите. Трусливое создание, не правда ли?
– Мудрость и иносказание.
– Трусость. Рано или поздно, но каждый из нас встает перед выбором. По какую сторону баррикад встать. Вы могли сколь угодно не любить коммунистов, но в тридцатых годах были обязаны ехать в Испанию, защищать республику. Впрочем, это уже совсем другая история.
– Вернемся к допросу.
– Вернемся к допросу. Когда они сказали: итак, ты – Сын Божий, – он и тогда не нашел в себе смелости подтвердить это, хоть вопил об этом на каждом углу раньше. Ответил: вы сами так сказали. В этом – весь Он. Уже ясно, что расплаты не миновать, понятно, что все равно казнят, а Он все оттягивает и медлит, все на что-то надеется. Кстати, обратили ли вы внимание, как часто в Евангелиях описывается, как Он прячет лицо?
– Написано не «прячет», а – «укрывает».
– Стыдливая маскировка. Прячет. Так вот, Он это делал вовсе не потому, что желал пусть хоть такого, кастрированного уединения. И не потому, что взгляды людей надоедали Ему. Все дело в том, что Он краснел, когда совсем уж завирался и видел, что поставил себя в идиотское положение!
– Вы чересчур увлекаетесь, – сухо одернул Басеску, – и порой ваши не лишенные остроумия рассуждения становятся банальной жвачкой атеистических книг из серии «Советский народ против религии».
– Наподобие тех, – я почувствовал себя виноватым, – что печатались при Чаушеску?
– Вот именно. Кстати, чем вы занимались при Чаушеску?
– Путешествовал.
– У простых румын не было такой возможности.
– Считайте меня непростым румыном.
– Вы сотрудничали с «Сигуранцей»?
– С кем я только не сотрудничал, доктор. Вас это смущает?
– Нисколько. В стране каждый второй доносил в спецслужбы.
– Предупреждая ваш вопрос – я этого не делал.
– Потому что были слишком молоды в то время!
– Может быть. Я не хочу над этим задумываться.
– Каждый второй, – я перевел дух: новая мазь Басеску, которой тот лечил мой застарелый радикулит, ужасно жгла, – предатель. Вы не находите, доктор, что на Румынии несмываемый грех предательства?
– Вы же, – улыбнулся доктор и начал втирать другую мазь, уже ледяную, – не верите в грех и тем более грех предательства.
– Я не верю в искупление грехов.
– Значит, вам не искупить и сотрудничества с «Сигуранцей». Если, конечно, вы не пытаетесь меня эпатировать. Все-таки, чем вы занимались при Чаушеску?
Странствовал. Странствовал, мой доктор, в юдоли скорби и печали. Замок при коммунистах переживал не самые лучшие времена. Люди, увы, не верили в вампиров. Соответственно и я не мог питаться их кровью. Ведь наша, как, впрочем, и богов, сила состоит в вере в нас.
Некоторое время я перебивался старухами, верящими в Бога и бредни про Дракулу. А потом понял, что если не найду альтернативный источник питания, то просто загнусь. Да и на диету сесть не мешало бы.
А загибаться до прихода Прометеуса – нашего (богов, бессмертных и героев) мессии – я не хотел. Одно дело – перестать быть во время нашего Апокалипсиса, совсем другое – умереть, не дождавшись его. Это все равно что быть добрым язычником, но умереть до прихода Христа. Дальше чистилища тебя не пропустят. О, мерзкий Данте… Как же ты все-таки был прав. Надеюсь, и тебе сейчас плохо.
Тогда-то, в 1962 году, я открыл для себя гематоген. На вкус, конечно, редкая гадость – высушенная, истолченная в порошок, спрессованная и подслащенная бычья кровь, но все питательные вещества моему организму он давал. В день я съедал до ста плиток. Меня тошнило от сладкого, но я не сдавался. И постепенно привык. Но тут власти Румынии нанесли мне новый удар. В результате их экспериментов (похлеще тех, что вытворял мой старый знакомый Менгеле) в стране разразился жуткий продовольственный кризис. Жрать стало нечего не только людям, но и вампирам. Те несчастные, кем я когда-то поужинал, носились вокруг замка с воплями и жалобами:
– Люди совсем обессилели, Повелитель, и их кровь стала водой. Что нам делать?
Мне было наплевать на них. Да, сообщаю: единственный настоящий вампир в мире это я. Все остальные несчастные – не больше, чем ходячие мертвяки. К тому же они смертны в вашем понимании этого слова.
Это было бы слишком легко – бессмертие за укус вампира.
Во всем виновато человеческое желание получить все, сразу и даром. Оп-па, тебя куснули, и вот ты бессмертен, ведешь интересную, полную приключений жизнь. Единственный минус – нужно питаться кровью. Как бы не так… Но так называемые вампиры этого не понимают. Они уже не люди и еще не бессмертные. Они животные.
У них своеобразная лихорадка. Хоть они и питаются кровью, но после моих (или тех, с кого я начинал) укусов бедняги сходят с ума, зовут меня «Повелителем», почему-то боятся дневного света и проводят время самым идиотским образом. Так что в этом случае создатели фильмов о вампирах недалеки от истины. Они ни черта не понимают, эти так называемые вампиры: кто они, что они, и зачем все это. За единственным исключением. Да, я говорю о себе.
В аптеках пропал гематоген. Чтобы спастись, я, воплотившись в летучую мышь, проспал тридцать лет в сыром подвале замка. Вампиры в Румынии вымерли совершенно. Не знаю, как в остальном мире: страсть к путешествиям я давно утратил.
Итак, я пережил голодное время правления Чаушеску в Румынии и дождался воцарения в стране демократии. Разницы никакой, за единственным исключением. Гематоген появился в аптеках, хоть и стал стоить гораздо дороже, чем раньше. Славься, свобода. На всякий случай я закупил крупную оптовую партию этого лекарства. Хотя и знал, что особой необходимости в этом нет: все говорило о том, что вот-вот придет мессия, который разрушит чары Молдавии, и мы, бессмертные, обретем, наконец, покой.
Молдавия вновь станет страной для людей.
Мы наконец-то разойдемся. Тихо и мирно. Мир, созданный по законам Дарвина, и мир, созданный по беззаконию. Беззаконию того самого Бога, который представляет собой светящийся шар, не говорящий, не думающий и не чувствующий. Зачем? Ведь он – идеален.
– Вы так представляете себе Бога? – Басеску размышлял вслух. – Безликая светящаяся сфера. Очевидно, это комплекс, связанный с вашим незнанием отца.
– Вы обвиняете меня в инфантильности?
– Я, – мягко поправил Басеску, начиная делать мне вакуумный массаж; он водил по моей спине полым
