Артефакт мне показался дорогим, такие могут изготавливать только очень умелые чародеи. Действовал он быстро, и после него от любой раны не остается даже шрама. К сожалению, его можно было использовать только один раз, после чего артефакт терял магическую силу, и его приходилось заряжать новым заклинанием.
Обычно знахари такие магические камни берегли для богатых пациентов и смертельно раненных воинов, которых заживляющий камень мог заставить вернуться с дороги в верхний мир. То, что его использовали на мне, говорило, что распоряжения Бохана выполняются здесь беспрекословно.
– Сейчас немного пожжет, а потом заснешь и проснешься уже здоровым. Жаль, охранника поздно нашли, ему уже не смог помочь. Плохо это…
– Плохо? – Я говорил только потому, чтобы не стонать, жгло неимоверно, казалось, вся моя рука горит в огне, в котором даже мои кости плавятся. – Его стрелой сняли с дерева, он, наверно, даже понять не успел, что происходит.
– Стрела попала ему в спину, но если бы подобрали раньше, то я успел бы его оживить этим камнем. Все плохо, еще не успели и сотни верст отъехать от города, а у нас потери, так, когда доберемся до места назначения, от охраны никого не останется. Я бы на месте Маха повернул караван обратно домой.
– Почему?
– Уже два нападения было! Это значит, либо время для похода выбрано неправильно, либо над нами кружится чье-то проклятие, которое можно снять только в храме могущественного бога. Конечно, знаю, что в храм Киля ходили, и подношение богатое оставили, и провидец сказал, что доберемся до места назначения в большинстве своем живыми и здоровыми. Так и сказал – в большинстве своем, никто на это внимания не обратил, а теперь становится ясно, что имел в виду старый лгун.
– И что же ясно? – Жжение стало настолько сильным, что я скорее не спросил, а простонал. – И почему лгун?
– Ясно, что до конца пути доберутся не все, а чуть больше половины, многих убьют. А лгун потому, что всегда тумана напускает, чтобы сразу не поняли. Я же знаю, чем он подкупил Маха.
– Чем?
– Провидец сказал, что, несмотря на многочисленные невзгоды, привезет он из этого похода немало добра, если сумеет сохранить того, кого им даст бог.
– Бог?
– Не спрашивай, сам не понимаю, но Мах решил, что станет богачом, да и мы подумали, что заработаем хорошо. А теперь начали в этом сомневаться, неприятности уже начались, а мы только отъехали от города. Твое дело сторона, у тебя доли в прибыли нет. За то, что помог разбойников отбить, наша тебе благодарность, фургон не дал захватить, а то пришлось бы потом отбивать его силой…
Знахарь убрал камень, который из кроваво-красного превратился в черный, как отгоревший уголек в костре, посмотрел на него с огорчением и, подняв полог, выбросил в лес.
– А теперь спи, нам твоя сила еще понадобится, иначе зачем Бохан на тебя заставил дорогой камень истратить. Пей.
Глиняная кружка застучала у меня на зубах, я глотнул пряного настоя, и все в голове поплыло, как после хорошего вина, похоже, в напитке были намешаны сонные травы. Я прилег, закрыл глаза и унесся стрелой в небо. До чего же мне хорошо было, так никогда не бывает наяву – тело стало легким, послушным, сильным и ловким, я умел столь многое, что одно перечисление всего заняло бы немало времени, но главным умением было, конечно, летать. И как же грустно оказалось возвращаться обратно…
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Чем труднее путь, тем приятнее возвращение домой.
Я проснулся от холода, мое обнаженное тело закоченело и покрылось гусиной кожей. В фургоне никого не было, кроме меня и моего друга, развалившегося на деревянном полу так, что занимал большую его часть.
Скрипели колеса, фыркала лошадь, возница что-то напевал себе под нос.
Я отвернул полог и выглянул наружу, чтобы понять, где мы находимся, и увидел, как солнце уже опускается к горизонту, собираясь спрятаться в темный и густой лес. Прохладный вечерний ветерок, неприятно холодя обнаженное тело, нес с собой запахи травы и коней, голоса людей, крики лесных птиц и зверей.
Мы все еще были в лесу, сосны мохнатыми ветками скребли по плотной ткани… От земли пахнуло влагой, и стало еще холоднее и противнее.
Я вернулся в фургон и осмотрел себя – рана на руке исчезла, словно ее никогда и не было, но во всем теле была такая слабость, что даже шевелиться не хотелось. Процесс одевания вызвал такую жуткую усталость, что я снова лег и уставился в темный верх фургона. Мне захотелось домой. Отец в это время вечером приходил с работы и всегда приносил с собой что-нибудь вкусненькое из соседнего трактира.
Хорошо нам было вдвоем, ели, пили и разговаривали…
На эту мысль желудок ответил недовольным бурчанием.
Я натянул куртку, иначе лежать стало невозможно от холода, и посмотрел на Молота. Сначала даже испугался – настолько неподвижным и тихим казался мой друг, не слышался его оглушительный, богатырский храп, грудная клетка не шевелилась. Кожа в сумерках казалась темно-бронзовой.
Я испуганно приложил голову к груди Молота – он был теплым, дыхание имелось, хотя и слабое, сердце стучало…
– И что там слышно? – поинтересовался шепотом мой друг, поднимая голову. – Живой я или нет?
– Тьфу на тебя! – выругался я, хотел отползти, но тяжелая рука Молота прижала меня к себе. – Я же действительно подумал, что ты мертвый, лежишь неподвижно, даже не храпишь.
– Я не просто лежу, а слушаю, что вокруг происходит, – как-то грустно поведал мне друг. – Хотел встать, уж очень мне к ближайшим кустам надо, а не могу двинуться, никаких сил нет. Вот лежу и думаю,
