то опять повздорим. – Глаза у него погрустнели. – Неужели навсегда расстаемся?
– Почему навсегда? – заторопился Николай. – Приезжай в Грешнево. Кончатся экзамены, и приезжай. Ох, здорово будет. Рыбу половим, на охоту сходим. У нас чудесно.
Мишка помрачнел:
– С экзаменами у меня – полный швах. Нынче Мартышка кол закатил. Агромадный!
На этот раз Николай не поправил приятеля. Зачем? В такую минуту!
А меж тем по крутому Мякушкинскому спуску к переправе бежала шумная ватага гимназистов. Вскоре она была около Николая. Это – друзья-одноклассники. Их всех известил Глушицкий. Не было видно лишь Пьера Нелидова.
Гимназисты галдели, как грачи на пашне. Рассказывали смешные истории, потешались над Пьеркой, который остался вверху, на набережной, не захотев бежать вниз вместе со всеми. Как-никак, дядюшка у него – сенатор, а тетушка – фрейлина!.. По одному подходили к большой карете, в которой полулежал, поддерживаемый Трифоном, Андрюша, осторожно жали ему руку, желали скорого выздоровления. Андрюша слабо улыбался в ответ. Подошел паром. Началась обычная в таких случаях сутолока. Крики, понукание, перебранка. Барские кареты въехали на дырявый деревянный помост первыми.
Пора было идти и Николаю. Отец сердито махал ему рукой с парома.
Последние рукопожатия. Кто-то целовал Николая в щеки, кто-то обнимал. Он ничего не видел вокруг: слезы застилали глаза.
Скрипя и покачиваясь, переполненный паром отчалил от берега. Зашелестел протянутый через реку канат, забулькала, забурлила вода.
Оставшиеся на берегу гимназисты махали руками, фуражками, платками. Их уже не отличишь друг от друга: издали все одинаковы. Только долговязый Мишка заметно выделялся среди них своим ростом…
Вот и еще одну страницу в судьбе Николая неумолимо перевернул суровый ветер жизни.
Возвращение
Смерть брата произвела на меня потрясающее впечатление…
Приехали в Грешнево затемно. Андрюшу вынесли из кареты чуть живым. Закутанный в ватное одеяло, он всю дорогу стонал, жалуясь то на чересчур быструю, то на слишком медленную езду. Ему было то жарко, то холодно.
Увидев склонившееся над ним лицо матери, он слабо улыбнулся запекшимися губами с черными корочками по краям.
Когда в доме постепенно стихло и Николай, закрыв глаза, лежал в постели, тихим дуновением ветерка прошелестел ласковый родной голос:
– Николенька! Не спишь, милый?
– Нет, мамочка, – обрадованно встрепенулся он. – Думаю.
– Прости меня. Я была к тебе невнимательна. Но меня напугал Андрюша. Что с ним случилось? Когда он так заболел?
– Недели две назад, мамочка.
– Боже мой! Две недели! – схватилась за голову мать. – Почему же я не знала об этом?
– Трифон извещал папеньку. Не раз.
– Какая жестокость! Ничего мне не сказать…
Опустившись на край постели, Елена Андреевна прильнула к плечу сына и зарыдала.
– Не плачьте, мамочка, не надо, – утешал Николай, целуя руки матери. – Андрюша скоро выздоровеет. В городе духота, дышать нечем, а здесь воздух чистый, хороший. Поправится Андрюша.
– Дай-то бог, – перекрестилась Елена Андреевна и, успокоившись немного, тихо спросила: – А с гимназией как, Николенька?
– Все кончено, мамочка, – заволновался Николай. – Папенька в Дворянский полк решил нас отправить.
– И ты согласился?
– А он и не спрашивал. Вы же знаете, мамочка: его воля – закон.
Мать тяжело вздохнула.
– Все это так, Николенька. Но ведь я знаю: ты не сможешь быть военным. У тебя душа не та. Тебе нужно в университет.
– В университет? Я ведь не окончил гимназии, мамочка.
– Будешь готовиться дома, милый. Хочешь, я приглашу учителя? И я тебе помогать буду. Хорошо?
Вместо ответа Николай снова и снова целовал матери руки.
– Я, пожалуй, пойду милый, – после короткого молчания заторопилась мать, – как там Андрюша? Не стало бы хуже ему.
– Мамочка! – воскликнул вдруг Николай. – Пошлите, пожалуйста, ко мне нянечку. Я так и не видел ее. Где она? Уж тоже не заболела ли?
Елена Андреевна беспокойно затеребила концы пухового платка, спускавшегося с ее худеньких плеч.
