– Ее в доме нет, – печально сказала мать. – Услали в Гогулино.
– Она скоро вернется, мамочка?
– Не знаю, Николенька, – еще печальнее ответила мать. – Не я ее туда отправила… Аграфена…
– Аграфена? – изумленно переспросил Николай, привставая с постели.
За дверью что-то звякнуло. Елена Андреевна испуганно обернулась.
– Кто там?
Но ответа не последовало. Слышны были только чьи-то удаляющиеся шаги. Лицо матери болезненно передернулось. Она приложила палец к губам:
– Тс-с… это она… Аграфена…
– Подслушивала? – возмутился Николай, сжимая кулаки. – Что за наглость? Я ее проучу! – и он решительно опустил ноги на пол.
– Не надо, мой милый, – обняла его мать. – Не тревожься. Почитай. Усни.
Торопливо шагнув к двери, она повторила:
– Не надо, не надо… Спокойной ночи, мой дорогой.
Долго не мог успокоиться Николай после ухода матери. Он попытался читать, но ничего не лезло в голову. Буквы прыгали в глазах.
Бедная мама! Как она несчастна. Сколько страданий выпало на ее долю. Ведь ей нет и сорока, а на лице – морщины. Так изменилась она за последние годы.
– Что-то есть неясное в ее жизни. Вот отец почему-то называет ее Александрой, а при гостях похваляется (Николай не раз это слышал!), что увез ее тайно, прямо с бала, из Варшавы, что ее родители – богатые польские магнаты.
Но ведь мать всегда говорит, что ее родители – чистокровные малороссы, что они бедные украинские помещики и никогда не бывали ни в Польше, ни тем более в Варшаве.
Зачем же отец твердит неправду? Уж не потому ли, что эта ложь льстит его самолюбию?
Мать очень несчастна. Она невыносимо страдает от незаслуженных обид, которые причиняет отец. Ее радость – только в детях. Им отдает она всю свою любовь, ради них превратилась в затворницу, никуда не выезжает.
И вот теперь эта Аграфена. Она уже не первый год в доме. Няня рассказывала, что отец увидел ее где- то в поле, на жнитве, возвращаясь с охоты. Красивая и бойкая, она сразу понравилась ему. В тот же день староста получил приказание привести ее в усадьбу. Сначала Аграфена работала на кухне. Разбитная и пронырливая, она скоро сделалась ключницей. Дальше-больше, отец потребовал звать ее домоуправительницей. Дворовые девушки стали кланяться ей в пояс, приговаривая: «милостивица наша», «кормилица», «матушка Аграфенушка». Няня не раз с возмущением твердила:
– Ох, покарает Граньку господь-бог за ее великие прегрешения. Сживет она меня со свету.
Николай не придавал тогда значения этим словам. Мало ли что может сказать старый человек.
Но, выходит, нянюшка была права. Аграфена выгнала ее из дома. Бедная старушка! Кто ее теперь накормит, обогреет? И как она, наверное, скучает без своих детушек.
Всю ночь ворочался Николай с боку на бог. Сны были короткие и страшные. Просыпаясь, он слышал унылое потрескивание сверчка за печкой, далекое кваканье лягушек на пруду.
Разбудил его брат Феденька, самый младший в семье. Вчера он уже спал, когда приехали кареты из города, и теперь пришел поздороваться.
– А что ты мне привез, братец Николенька? – ласкаясь, спрашивал он.
Николай достал со столика бумажный сверток, перевязанный шнурком:
– На, бери!
У Феденьки глаза загорелись. Быстро развязал он сверток. Перед ним – целое богатство! Книжки с красивыми картинками. Коробка шоколадных конфет. Пестрый волчок. Прозрачно-алые леденцовые петушки на палочках. Маленький конь с роскошной рыжей гривой. И, наконец, свистулька, глиняная свистулька с яркой раскраской. Николай купил ее еще весной, перед пасхой, на шумной ярмарке.
Ай да братец! Какой он добрый! Ну как не расцеловать его за это! И Феденька чмокал брата мягкими и пухлыми губенками.
Через минуту переливающийся звон свистульки весело раздался за дверью. Потом он донесся из сада. Неожиданно свистулька умолкла. А в комнату, держа коня в руке, с громким плачем возвратился Феденька.
– Отняла! Свистульку отняла! – рыдая, повторял он.
Николай поднял его на руки:
– Кто посмел отнять свистульку у Феденьки? Кто его обидел?
– Аграфена! – всхлипывая, отвечал мальчик. – Злюка, злюка!
Опустив брата на пол, Николай стал торопливо одеваться. Аграфену он нашел на кухне.
– Это ты отняла игрушку у Феденьки? – задыхаясь от негодования, еще с порога крикнул Николай.
– А хоть бы и я, – спокойно ответила Аграфена. – Батюшка-барин почивать изволят, не велено спокой его нарушать.
