– За такое дело к награде, Миколай Лексеич, представляют. Будь я генерал, сам бы медаль тебе на грудь повесил.
– Что вы, дядя Трифон, какая там награда, – смутился Коля, – а вот корягу бы из речки вытащить. Не то опять кто-нибудь зацепится…
Дома Андрюшка со всеми подробностями рассказал няне о событии на Самарке. Та, как всегда, ахала и качала седой головой.
– Это, беспременно, водяной над ним подшутил, – крестилась няня. – Хотел в свое царство мальчишку заполучить.
– А водяной боится креста, нянюшка? – неожиданно спросил Коля.
– Еще бы нечистой силе креста не бояться, – ответила няня, – как от огня, шарахается.
– Как же так? Кузяха с крестом был…
– Видать, не заметил водяной святого креста. Всяко бывает, – неуверенно сказала няня.
После обеда мальчики опять на улице. Нынче им раздолье. Отец в Ярославле.
Коле особенно нравилась большая дорога, протянувшаяся через все Грешнево. Здесь всегда шумно и весело.
Собственно, на самой дороге делать нечего. Еще угодишь, пожалуй, под копыта какой-нибудь лихой тройки.
У ребят есть свое излюбленное местечко – чуть в стороне от дороги, под густыми старыми вязами, возле заросшего лягушиной травой пруда.
Едва освободившись от бесконечных, утомительных дел по хозяйству (тут тебе и кур накорми, и в избе подмети, и хворосту натаскай, и картошки свари – ведь все взрослые на барщине), Кузяха, Мишутка, Савоська и другие друзья-приятели спешили к вязам. Иногда здесь бывал и Митька, хотя отец постоянно ругал его:
– Я у тебя кто? Староста! Бурмистр! Барину рука правая! А ты со всякой голытьбой возжаешься.
– Да-а, – плаксиво тянул Митька, – баринову Кольке можно, а мне нельзя.
– Это что за Колька? – сердито бурчал Ераст. – Чтобы я больше такого не слышал. Зови как полагается – барином!
Митька удивленно таращил глаза:
– Барин? Он со всеми мальчишками играет. Они завсегда его Колькой кличут…
Жарко. На небе ни облачка. Утомленно дремали старые вязы. В тени прятались собаки, куры и гуси. Беломордая корова забралась по самый живот в пруд и, опустив голову, хлестала себя хвостом по бокам, отбиваясь от слепней и мух.
Прислонясь к вязу, на траве сидел Кузяха. Лицо у него бледное, отекшее. Шутка ли, едва на тот свет не отправился. Он сосредоточенно строгал что-то кривым ножом.
– Для тебя мастерю, – сказал он подошедшему к нему Коле. – Тятька сказал, что теперича я по гроб жизни перед тобой в долгу… Змея делаю.
– Змея?
– Ну да. Важная будет штука.
– И полетит?
– Еще как. До самого солнышка… Только вот ниток у меня мало.
– Ниток я достану, – успокоил Коля, – целый клубок. Хватит?
– Угу! – мотнул головой Кузяха…
– Сыграем, что ли, в шарик? – предложил Мишутка, засучивая рукава. – Побегаем?
«Вот тоже выдумал! В такую жару да бегать. В тени сидишь, и то язык высуня», – подумал Коля.
– Лучше в бабки! – лениво отозвался Савоська.
Это другое дело. От бабок зачем отказываться… И игра началась. «Жох! Лока!» – слышалось со всех сторон. Звонко щелкали кости, дзенькала свинчатка.
В самый разгар игры с большой дороги завернул к ребятам плотный, невысокий человек с густыми, слегка подкрученными кверху усами. В руке у него деревянный сундучок, окрашенный в голубую краску (точь-в-точь как Колины санки), с плеча свешивалась потрепанная, туго набитая холщовая сумка.
– Здравия желаю! Нельзя ли до вашего краю, а гложет, и до раю, пока не знаю, – весело затараторил прохожий, ставя сундучок на землю. Он снял картуз, обнажив безволосую голову, круглую, как шар, и забавно представился: – Будем знакомы: Осип! Ни пить, ни есть не просит, все с собой носит.
Затем он уселся на траву, вытащил из сумки ковригу черного хлеба, пучок зеленого лука, сухую воблу и бутылку с квасом, разложил все это на крышке сундучка, смахнув с нее белой тряпочкой пыль.
– Прошу к нашему шалашу!
Ребята растерялись. Как ни заманчива вяленая вобла, да ведь одной такой ораву не накормишь. Пусть уж незнакомец сам ест. Им даже ни капельки не завидно.
– А вы откуда, дядя? Куда направляетесь? – выступил вперед Коля.
– Э-э, браток, да ты белой кожи, на барчонка схожий, – заметил незнакомец. – Аль не угадал?
– Верно. Он у нас барин! – вмешался Митька.
