Судьба «великой армии» была решена и без Турне. А Карл Карлович не пожелал возвращаться к себе на родину. Его отнюдь не прельщала должность мелкого служащего в меновой лавке: грошовые заработки! Женившись на вдове ярославского купца, владевшей собственным двухэтажным домом на живописном берегу Волги, он вскоре получил место учителя иностранных языков в губернской гимназии и устроился здесь на долгие годы…
Вызванный к столу Глушицкий уверенно переводил фразу за фразой. Он немножко рисовался перед классом, потому что в отличие от многих других хорошо знал французский. Но именно за это Турне недолюбливал его.
– Ты есть не лучше меня, – ворчал он обычно, в нерешительности держа в руке карандаш и, наконец, ставя в журнале тройку. Но на этот раз Карл Карлович без колебаний, твердо вывел против фамилии Глушицкого жирное два.
– Карл Карлович, почему двойка? – с обидой спросил Глушицкий. – Я ведь точно перевел. Ни единой ошибочки!
– Как, ты имел спрашивать, пошему? – грозно стукнув линейкой по столу, вскочил учитель. – Ты не знайт по-настоящи с франсе на рюсске. Да, не знайт!
– Неправда, Карл Карлович, – упрямо продолжал Глушицкий. – Я хорошо знаю. Хоть кого спросите.
– Он знает! – выкрикнул вдруг с места Мишка Златоустовский.
– Знает, знает! – неожиданно понеслось со всех концов.
Воинственно привстав со стула, Турне рявкнул, как фельдфебель на молодых солдат:
– Смирно! Молшать!
Но не тут-то было: класс гудел, как осиный рой:
– Знает, знает!
И Николай включился в общий хор. Его голос дружно слился вместе с другими:
– Знает, знает!
Сердито топорща усы и бессмысленно вращая покрасневшими белками глаз, Турне безуспешно требовал тишины.
– Это есть ушасно! – прикладывая руку к груди, качал он головой. – О, рюсски каналья! Коро-шо! Я буду поставлять три. Слюшайте – три!
После вынужденного отступления учителя в классе стало наконец тихо. Карл Карлович не отличался особой стойкостью характера: невероятный трус в душе, он больше всего на свете боялся скандалов, которые могли бы привлечь внимание начальства. И, стремясь окончательно успокоить взбунтовавшихся школяров, он, причмокивая, начал читать вслух уже знакомые старинные французские стихи, в которых воспевались прелести походной солдатской жизни с кабачками, с шипучим вином и красивыми поселянками.
А Николаю было не до французских стихов. Его глаза, опущенные вниз, скользили по страницам скрытой от посторонних взоров книги. На потрепанной ее обложке было длинно написано:
Ничего не замечал он вокруг себя: ни душного, пропитанного пылью и вонью класса, ни стриженой, со следами лишая головы Мишки Златоустовского, ни учительского стола с большим заржавленным замком сбоку, ни неуклюжей громадины-доски с березовым ящиком для мела и тряпки. И в ушах его звучал не брюзгливый голос красноносого Карла Карловича, а гордая песня корсаров – морских разбойников. Смело носятся их белые паруса по бушующим океанским просторам. Не страшны отважным пиратам штормы и ураганы. Только в открытом море, где стерегут их грозные опасности, чувствуют они себя счастливыми.
У морских разбойников храбрый атаман. Его имя Конрад. Он горячо любит девушку Медору и, отправляясь в дальний путь, клянется ей в верности до конца жизни…
Из коридора донесся дребезжащий звук медного колокольчика. Урок кончился. Все спешили на перемену. Но Николай остался в классе. Ему не хотелось отрываться от увлекательной книги.
– Эй, Никола! – открыв дверь класса, позвал Мишка Златоустовский. – Выходи скорее. Поиграем!
Будь он неладен, этот Мишка! До игры ли тут, когда Конрад попал в плен. Захватил его коварный Сеид- паша, тот самый Сеид-паша, который всего несколько минут назад в страхе перед корсарами вырвал у себя пышную крашеную бороду. Пропал Конрад. Заточили его в мрачную тюрьму, а на рассвете отрубят голову.
– Да иди ж ты, бисов сын! – загорланил над самым ухом Мишка. – Без тебя какая игра…
«Вот не вовремя привязался», – с досадой думал Николай, шагая рядом с Мишкой в шумный рекреационный зал.[14] А там уже такое творится, что и описать невозможно. «Всюду крик, и гам, и смех – чертобесие во всех!» Это так в гимназической песенке поется.
– А я, братцы, на пожаре был. Ну и здорово полыхало, – начал было рассказывать Николай.
– Ладно, ладно! – перебил его Коська Щукин. – Знаем сами: дрожит свинка – золотая щетинка. Вот тебе и пожар. А ты давай, брат, отваживайся. За вчерашнее. Протяни-ка руку, закрой глаза, отвернись. Их, э-ех! Пошли-поехали!
Гимназисты больно шлепали Николая по раскрытой ладони и хором спрашивали:
– Кто?
Мишка сразу себя выдал. Только он один мог ударить с такой силой.
После перемены Николай снова уткнулся в книгу. Второй урок – закон божий – проходил довольно мирно. Учитель – отец Апполос, упитанный, с масляными глазами, не особенно утруждал себя. Он вызвал к столу своего любимца Никашку Розова, отличавшегося певучим и сладким голосом, вручил ему толстую книгу «Деяния апостолов».
