Незнакомец, ничего не сказав, направился к лодке. В эту минуту Николай обернулся и застыл в изумлении: мимо него быстрыми шагами прошел Степан. Он бросился за ним, оставив удивленного Глушицкого в одиночестве.
– Степан! – негромко крикнул Николай вслед уходившему. – Постой!
Степан остановился, повернул голову назад. В глазах его видна была радость:
– Николай Лексеич! Опять, вишь, встретились.
– Как дела, Степан?
– Наши дела, как сажа бела, Николай Лексеич. Работаем! Да только харчи вздорожали. Опять же штрафуют часто. Очень недоволен народ.
Говорил он устало и тихо, изредка прикладываясь к дымящейся трубке.
– А правду ли люди бают, Николай Лексеич, что скоро царь-батюшка в Ярославль к нам приедет?
– Царь? – изумился Николай. – Не знаю.
Степан вздохнул.
– А уж так ли было надо мне царя-батюшку повидать…
– Э-ге-гей! Где тебя черт носит? – донеслось с лодки.
– Иду! – откликнулся Степан и виновато пояснил: – Старшой зовет. Он у нас строгий. Чуть что – и по морде!..
На прощанье Николай подал руку. Степан доверчиво пожал ее.
– Это ты чего там с лапотником шептался? – спросил Мишка, когда Николай подошел к друзьям. – Нашел приятеля.
Хотел было Николай напомнить Златоустовско-му, что и его отец когда-то в лаптях топал и что ничего нет в этом зазорного. Но стоило ли ссориться? Мишка и так зол на него за «крючочек». Да к тому же, видно, в карты ему не везло…
Обратно в город возвращались молча. На берегу горел костер – рыбаки варили уху и грустно пели:
Песня печально рассказывала о фабричном добром молодце и его любимой девушке, у которой «глаза все заплаканы», – разлучают ее с милым злые хозяева.
Миновали переправу. Мимо проплыл переполненный людьми и возами паром. Туго натянутый с берега на берег канат басовито гудел, как толстая струна. v
На углу Спасского монастыря, около кирпичной ограды церкви Михаила Архангела, чернела толпа. Приглядевшись к ней, Мишка оживился:
– Стенка! Дерутся! Правь туда!
Коська энергично заработал веслами. Лодка свернула к широкой поляне в излучине реки.
Николаю не раз доводилось видеть «стенку». Начиналась она обычно так: на улицу высыпали первоклассники из приходского училища – их называли «сверчками», бесенятами. Они подбегали к узкому пролому в стене Спасского монастыря и поднимали нестерпимый визг:
– Эй, кутейники! Выходи!
Вскоре в проломе появлялись лохматые головы семинаристов из младших классов. Не оставаясь в долгу, они тоже шумели:
– Ряпужники, Снегири! Вот мы вас!
Это было очень обидно «сверчкам». Их визг усиливался:
– Просвирники! Лампадники!
– Пискуны! Бабы! – неслось в ответ.
И та и другая сторона накалялась до предела. Ловко проползая через пролом, семинаристы выскакивали наружу, чтобы принять навязанное им сражение. И пошли в ход кулаки. Двинулась «стенка» на «стенку». Дрались со строгими лицами, не улыбаясь.
У Мишки заискрились глаза.
– Бей, бей! – задыхаясь, повторял он. – Из старших классов двинулись, Мамочка родная: молодые дерутся – тешатся, старые дерутся – бесятся! Эх-ма, Самара!
Николай чувствовал, что и у самого Мишки руки чешутся. Он подпрыгивал, как на пружинах, Едва только лодка ткнулась носом в берег, как Златоустовский кинулся в пеструю гущу дерущихся. Долговязая его фигура появлялась в самых жарких местах. Непонятно только было Николаю – на чьей тот стороне, кого поддерживает своими увесистыми кулаками?
– И мне, что ли, пойти схлестнуться? – нерешительно произнес Коська.
– Иди, коли синяков захотел! – рассудительно сказал Николай. – Пожалуй, и ребра поломают.
Коська остался на месте. А в драку уже вступили краснолицые приказчики из бакалейных и москательных лавок, смелые, увертливые мастеровые.
Как разбушевавшиеся после проливного дождя потоки, с двух сторон устремлялись «стенки» навстречу друг другу. Только и слышалось: ах! ух! ох! Ни стона, ни жалобы! Разгулялась удаль молодецкая. Забылись горести и напасти. Потонули в буйной забаве.
«Стенка» так же быстро закончилась, как и началась. К лодке приближался Мишка, держась за щеку и