– У себя, я же сказал...
– Вы женаты?
– Нет. Только мать у меня.
– Мать может подтвердить, что мешки хранились у вас на квартире?
– Какая мать подтвердит преступление сына! Да зачем вам это нужно? Кто будет на себя наговаривать?
Меня начинал забавлять этот курьезный допрос, где следователь шел «от обратного».
Постепенно я укрепился в мысли, что тут самооговор. Но для чего, с какой целью? В следственной практике самооговоры не столь, правда, часто, но встречаются. Главным образом они имеют целью скрыть другое, более серьезное преступление, хотя бы на время пребывания в тюрьме. А там, глядишь, и вовсе удастся избежать разоблачения. Бывают и другие самооговорщики: «страстотерпцы» – по религиозным мотивам – или нанятые за крупные деньги отсиживать за другого. Так нанимали в старину рекрутов.
Бывает... А здесь – что? Хищение – грошовое. Павлов не похож на религиозника-«страстотерпца». По словам Кати, он добивается ее благосклонности и, казалось бы, должен обратить создающуюся вокруг Свиридова конъюнктуру в свою пользу.
Что-то странное. Очень странное.
Наконец я принял решение и позвонил, чтобы прислали конвойных.
– Арестуете? – угрюмо посмотрел на меня Павлов. – А под подписку нельзя?
– Нельзя.
– А Свиридова освободите?
– Ни в коем случае.
– Как же так? Говорю вам: Свиридов не виноват. Он честный человек, и его надо немедленно освободить. Вы не имеете права держать под замком невинного, если нашелся настоящий преступник. Можно ведь и прокурору обжаловать.
Я жестко оборвал:
– Вы арестованы, пойдете в тюрьму! Тогда жалуйтесь хоть прокурору Республики!
Пришел милиционер, я отправил Павлова во внутреннее арестное помещение, а через час уже вел в доме Павловых душевный разговор с его матерью.
– Что заставило, Мария Никитична, вашего сына принять такое самообвинение? Может, подкупили его?
– Что заставило?.. А вот, батюшка, что заставило...
И старушка протянула мне распечатанное письмо.
– От Катьки Свиридовой недавно получила. Читай, читай, сынок!..
Вот что писала Катюша:
«Уважаемая Мария Никитична! Уже два года мы работаем вместе с вашим сыном Владимиром Николаевичем Павловым в одной конторе, и нет мне покоя от него. Владимир Николаевич любит меня, неоднократно объяснялся, упрашивал порвать с мужем и выйти замуж за него. Я очень уважаю чувства Павлова, но не могу ответить ему взаимностью: я люблю своего мужа. Как-то нужно сделать, чтобы Владимир Николаевич образумился.
Он сказал, что ради моего счастья пойдет на все, но мне от него ровным счетом ничего не надо. У меня и так сейчас большое горе, а тут еще и эта история... Воздействуйте на вашего сына, ведь я не могу полюбить нелюбимого, не могу!..»
Мария Никитична снова вложила письмо в конверт и сказала со вздохом:
– Дурак!.. Как есть – круглый дурак. Ради замужней женщины решил своей свободой пожертвовать. И на меня ему наплевать. Доказывает, вишь, любовь!.. Вы бы, товарищ начальник, подержали его в тюрьме месяца два – авось поумнеет.
Я взялся за фуражку.
– Нельзя, мамаша! За любовь тюрьмы не полагается, такой статьи нет... А Свиридов-то знает об этой истории?
– Нет. Кабы знал – пришиб бы Вовку. У него, у Петьки-то, не заржавеет, недаром офицер бывший...
– Позвольте, Свиридов... офицер?
– А как же! Только они скрывают это.
– Но ведь Свиридов служил в Красной армии?
– Служил, батюшка, служил!.. И на китайской чугунке воевал от красных. Это все было. А только он – офицер белый.
Я снова присел к столу.
– Как же это стало известно, Мария Никитична?
– Слухом земля полнится... А ты разыщи, батюшка, такого человека – Лихонин его фамилие. Командир Миша Лихонин, то бишь, Михаило Михайлыч. Он все про Петьку выложит, как на ладошке...
Все это я занес в протокол, но когда предложил старушке подписать, она отмахнулась:
– Нет! Я ни с которой стороны к этим делам непричастная.
Вернувшись к себе, я прошел в одиночку, где находился добровольный узник.
– Хороший вы человек, Павлов!.. Но если будете сбивать следствие с толку, можете вправду очутиться в тюрьме. По обвинению в сознательном попустительстве Свиридову. У меня есть все основания привлечь вас за безобразия на складе, но я не сделаю этого, учитывая, что вы недавно демобилизованы и бухгалтер еще неопытный. Но, повторяю, если будете болтаться под ногами со своей неумной филантропией... У вас же мать, об этом вы подумали? Ведь помимо любви существует еще и чувство сыновнего долга. Сейчас вас освободят...
Между тем у меня на столе лежало напоминание прокурора: все законные сроки по делу Свиридова вышли.
Увы – это так. Но ведь в резерве есть еще Лихонин.
– Смир-р-рна! Товарищи командиры!..
– Здравствуйте, товарищи! Продолжайте занятия!
– Тут к вам, товарищ комбат, командир из милиции...
– Товарищ Лихонин?..
– Так точно: комбат Лихонин.
– Я инспектор Крайрозыска.
Вот что я узнал в тот день от Лихонина.
10 июля 1929 года белокитайские войска, в числе которых были две дивизии русских белогвардейцев, стали обстреливать нашу пограничную территорию. Была захвачена КВЖД.
Наркомвоенмор приказал сформировать Особую Дальневосточную армию. Начались жестокие бои...
В те дни к командиру одной из наших частей явился небольшой отряд китайской охраны КВЖД, укомплектованный бывшими русскими белогвардейцами. Командир отряда, некто Свиридов, от имени всех принес повинную, просил применить амнистию, зачислить отряд в Красную армию.
Так и было сделано. После ликвидации конфликта на КВЖД новоявленных красноармейцев демобилизовали. Все они стали обладателями советских военных билетов и разъехались – кто куда. Тогда-то и произошло знакомство командира роты Лихонина со Свиридовым.
– Позже я получил письмо от бывшего прапорщика Васильева, – закончил свои воспоминания Лихонин. – Тот сообщал, что их командир, Свиридов, покончил самоубийством и что якобы он, Васильев, присутствовал на похоронах. А теперь получается, что Свиридов жив. Интересно взглянуть на него...
Дело скромного кладовщика становилось все интереснее, и я, вызвав Свиридова, решил взять быка за рога.
– Почему и при каких обстоятельствах вы превратились в Свиридова, гражданин Карасев? Зачем понадобилось такое превращение «карася» – в «порося»?
Вздрогнув, он взглянул на меня с лукавым одобрением.
– Ловко!..
– Не даром свой хлеб едим, Николай Васильевич!.. Ну-с, как? Расположены к воспоминаниям?.
