этим вопросом не задавался, но хихикали они точно. Почти всегда. Однако не в тот раз.)
– Дэнни, на следующей неделе у Шерон день рождения.
– Да, Шерон?
– Да, – отвечает Салли. – Ей будет четырнадцать.
– Четырнадцать?
– Да, – говорит Салли. – Шерон хочет тебя пригласить.
А потом… Не знаю, что на меня нашло. Я был застенчивый и, конечно, чувствовал себя неловко в присутствии девочек, если другие мальчики не обеспечивали мне моральную поддержку. Я был напуган и смущен. Но меня раздражало, что Салли говорила со мной от имени Шерон. Кроме того, у меня было подозрение, что это розыгрыш, что Шерон вовсе не хотела приглашать меня, что они просто решили развлечься на переменке, унизив меня. И я вдруг решил, что с меня хватит.
– Ну, может, тогда Шерон продолжит, – выпалил я. – Мне надоело общаться с ее любимым попугаем.
Салли, конечно, обиделась, а Шерон, к моему удивлению, засмеялась. Салли, с перекошенным от злобы лицом, уже собиралась открыть рот, но, прежде чем она успела это сделать, Шерон заговорила. Не помню, как звучал ее голос, но он был вполне приятный и плохо сочетался с бунтарской внешностью.
– Ты придешь на день рождения, Дэнни?
Я ответил, насколько мог безразличным тоном: «Ладно». Потом бросил взгляд на кислую, злобную физиономию Салли Шоу, развернулся и вышел.
Через пару дней после моей встречи с СС я обнаружил в своей школьной парте конверт. Сначала я подумал, что это уведомление о плохом поведении, поскольку другой корреспонденции ни в школе, ни за ее пределами я не получал. Но тот факт, что конверт был розовым, с тисненой бабочкой на обороте, противоречил первоначальной версии. Внутри лежал купленный в магазине прямоугольный пригласительный билет с воздушными шариками. Текст подтверждал, что я приглашен на день рождения Шерон, 15 апреля, в четыре часа.
Взрослому человеку это может показаться странным временем для вечеринки, но в тринадцать лет мы затерялись в сумерках между детством и юностью. Мы неуверенно двигались между тенью и светом уходящего детства и надвигающейся юности. Шерон временами была сексуальной, взрослой, осведомленной, хищной. А временами – просто ребенком, не по годам развитой маленькой девочкой. Поэтому день рождения назначили на четыре, в присутствии родителей, с тортами и хороводами. Так я себе это представлял.
Как выяснилось, родители не присутствовали. Шерон отличалась своей откровенно ранней сексуальностью, но это было не единственным ее отличием. Хотя по идее и по сути она была скинхедшей, родители ее были хиппи – или теми, кого я тогда принимал за хиппи. Это означало всего-навсего, что ее отец носил джинсы, а не брюки, а мама – толстовки, и они читали книги в твердых обложках, книги, которые покупали, а не брали в библиотеке. Но в школе, где любое событие, едва став известным, обращалось в миф, это был способ сделать непостижимый мир более понятным: семью Шерон Смит окрестили «странной», а ее саму считали сбрендившей девчонкой, клевой и недоступной бритоголовой. В более скучном, повседневном мире миссис Смит была социальным работником, а мистер Смит учил детей в детском саду.
Однако частично миф о Смитах соответствовал действительности: они были людьми без предрассудков и полагали, что надо позволить дочери самой узнать жизнь. Ей сказали, что она может курить, если захочет. Она не захотела. Ей сказали, что, при желании, она может носить короткую юбку и одеваться, как бритоголовая. Этим предложением она воспользовалась. Ей сказали, что она может пить вино. Она попробовала, ее затошнило, и больше она к вину не прикасалась. В целом либерализм родителей срабатывал. И день рождения был одним из его проявлений. Миссис и мистер Смит ушли, оставив дом в распоряжении Шерон и ее друзей.
Войдя, я сразу понял, что у Шерон много друзей, в основном девочек: некоторые, как и Шерон, были не по возрасту сексуальны. Присутствовала Бриди Мак-Кохлан: в ложбинке ее знаменитой груди висело серебряное распятие, едва прикрытое свободным лоскутным пиджаком с глубоким вырезом. Селина Дэнби – она была на два года старше – выглядела скромной, несмотря на губы – пухлые, даже вздувшиеся, словно их пчелы покусали, однако и она пришла в соблазнительной обтягивающей бархатной водолазке. Была еще одна девочка – в розовом платье, востроглазая, внимательно за всеми наблюдавшая. Я не узнал ее, но она посмотрела в мою сторону, и у меня появилось странное чувство, что она-то меня знает. Я избегал ее взгляда: он был слишком прямым, слишком осознанным и одновременно – это чувствовалось – доброжелательным.
Я стоял в дверном проеме с подарком для Шерон. Я нервничал. Подобрать подарок не так-то просто. Для кого искать подарок – для ребенка или взрослого? Подарить ей резинового утенка или фаллический символ? Тогда я так проблему не формулировал, но голову ломал долго. Если выбрать подарок правильно, может, это к чему-нибудь приведет. Неправильный подарок тоже чреват последствиями. Я выбрал правильный. Увидел, когда ходил по торговому пассажу в Хэнуэлле, в нескольких кварталах от моего дома. Это была усовершенствованная версия пластиковой безделушки, прилагавшейся к девчачьим комиксам: маленькая, покрашенная в золотой цвет брошка в виде сердечка, которую можно было носить в закрытом или открытом виде. Открытое сердечко казалось разбитым, и это значило, что вы готовы к знакомству. Если оно было закрыто – значит, у вас «кто-то есть». Замечательно лаконичная и общедоступная констатация вашего романтического статуса. Девочкам брошка нравилась. Многие девчонки в школе носили похожие, но только пластиковые, из комиксов. Эта была не из настоящего золота, однако на порядок лучше пластиковой. И потом, она была очень дешевой. Пять шиллингов, насколько я помню. Я немного опасался, что Шерон примет такой подарок за знак моей любви, но потом решил, что детская часть ее «я» просто обрадуется забавной и желанной игрушке.
Так и вышло. Увидев брошку, она завизжала от восторга, обняла меня и поцеловала в щеку. Прижалась ко мне грудью. Я почувствовал ее теплое дыхание на своей тщательно вымытой шее. Раньше я никогда не находился столь близко к сверстнице, тем более в такой короткой юбке – еще более короткой, чем Шерон носила в школе.
На вечеринке было около тридцати человек; проходила она в небольшом пригородном домике в полумиле от школы, из окон открывался вид на парк. Понятно, что я был не единственным мальчиком, получившим розовый конверт с пурпурной бабочкой. Из моего класса присутствовали четверо, ни с одним из них я близко не общался. Двое – Лен и Ким – были тупицами и хулиганами, но, как показала школьная жизнь, вполне безобидными, если только ты сам не задирался и твой вульгарный вид и развязное поведение не провоцировали пасущуюся на школьном дворе шпану. Лен утверждал, что переспал с девицей из местного супермаркета, а Ким вроде как ему верил. Возможно, на этом и держалась их дружба.
С Китом Лониганом я иногда общался. Он был приятный и симпатичный, но довольно скучный и помешанный на футболе. Исчерпав варианты великой английской футбольной сборной на все времена, я стал потихоньку передвигаться от него к Дэмиену Куперу, которого не ожидал здесь увидеть. Дэмиен Купер был застенчивым очкариком с тремя родинками на Пеннинском хребте[4] необъятного носа и десятью-пятнадцатью процентами лишнего веса. Я решил, что его пригласили для Салли Шоу: он явно не входил в круг интересов Шерон, – впрочем, как и я (по моему тогдашнему разумению). Что мне нравилось в Дэмиене, так это его любовь к музыке.
В те времена музыка более явно делилась по половому признаку. Девочкам не нравилось то, что мальчики считали настоящей музыкой. Девочкам нравилась поп-музыка. Все эти фальшивые болваны, от одного вида которых у них становилось влажно между ног и они начинали махать шарфиками с люрексом. Мальчики увлекались футболом или музыкой. И в музыке они могли быть достаточно искушенными. Мне нравились «Студжес», «Блю Чир», «Айрон Батерфляй» – разные причудливые, экзотические группы американского андеграунда. Дэмиен был настроен пробритански: Траундхогс», «Мен», «Кинг Кримсон» и тому подобное – но у нас хватало тем для осмысленной беседы.
Он: Слышал новый альбом «Граундхогс»?
Я: Нет. Что-нибудь стоящее?
Он: Нормальный. Но предыдущий был лучше.
Пауза на время извлечения крема из двух шоколадных эклеров.
