Поначалу мы подумали, что это совпадение. Вскоре после визита Марии Энн почувствовала какую-то боль в ступне. Нарушилась циркуляция крови, и она жаловалась на онемение и легкие покалывающие боли. Это продолжалось несколько недель, потом на какое-то время боли исчезли, и мне показалось, что Энн выздоровела. Но когда онемение вновь вернулось, она почувствовала себя хуже, чем раньше. Вскоре онемение подобралось к коленям Энн. Она не могла ходить и была вынуждена лежать в постели. Наконец, ко мне пришел ее доктор и предложил положить Энн в больницу, где за состоянием здоровья жены можно было бы наблюдать более внимательно. Энн и я переговорили об этом, и хотя ей было тяжело оставлять Сюзи на мое попечение, мы согласились с доктором, и Энн положили в больницу.
Поначалу казалось, наступило улучшение, и у нас появилась надежда. На три дня боль в ногах утихла, и доктора ликовали, хотя и признавались мне один на один, что не знали, от чего наступило улучшение. Этот случай был для них совершенно непонятным.
Но после трех дней улучшения коварная «ползучая» болезнь начала подниматься вверх. Ко мне пришел доктор Болтон и сообщил ужасное: у Энн парализована нижняя часть туловища. Врачи усиливали лечение, которое до этого им казалось эффективным, но теперь не давало никакого эффекта.
— Откровенно говоря, — сказал доктор, — я не знаю, что делать, кроме того как попытаться создать для вашей жены максимально возможный комфорт. Если этот паралич будет и дальше двигаться вверх, то, когда он достигнет сердца…
Он замолк на полуслове, покачав головой.
Это вынудило меня принять решение. Я отправился к Марии Лойос. Мое неверие в ведьм и черную магию оставалось непоколебимым. (Бог ты мой, как я мог поверить, что один человек может сделать другому то, что сейчас происходило с Энн?) Но мне хотелось узнать о той угрозе, которую она высказала, и я не был намерен отступать теперь, когда на карту поставлена сама жизнь Энн.
Прошло пять недель после того, как Мария навестила нас. Когда она открыла мне дверь, то по ее животной улыбке понял, что она ожидала моего появления с кошачьим терпением. Когда она предложила мне войти, в ее голосе не чувствовалось тепла.
— Моя жена чувствует себя очень плохо.
— А! — Возглас Марии был достаточно неопределенным.
— Это похоже на какое-то ползучее онемение. У нее парализована нижняя часть туловища.
Я внимательно наблюдал за Марией, но на ее бесстрастном лице невозможно было что-либо прочитать. И я решился на отчаянную просьбу.
— Вы же можете что-нибудь сделать с этим!
Мне не понравились просительные нотки в собственном голосе.
— Вполне, — согласилась она, желая меня подразнить.
И вновь у меня сложилось впечатление, что она играет со мной, как кошка с мышкой.
Если она решила извести меня подобным образом, моя позиция была проигрышной. Я вновь почувствовал, что ее угроза была сущим вздором. Она никогда не смогла бы вызвать болезнь у Энн. Это было невозможно, и я, должно быть, рехнулся, придя сюда. Я ухватился за эту соломинку. Конечно же! От горя и беспокойства за жизнь Энн я едва не лишился рассудка. Успокоившись от своих собственных доводов, повернулся и пошел. Когда почти достиг холла, Мария позвала меня.
Я обернулся.
— Подождите! — приказала она. — Я вам покажу кое-что.
Она подошла к выдвижному ящику стола, вытащила из него то, что хотела, и показала мне.
Это была та самая восковая фигурка Энн, но сейчас она была другой — от пояса вниз она была протыкана булавками. Я сделал угрожающий шаг вперед и услышал, как из моего горла раздалось какое-то звериное рычание.
— Стойте! — вновь приказала Мария. — Еще один шаг — и я сломаю эту фигурку рукой. Тогда Энн умрет сразу!
Это отрезвило меня, но ненависть в моих глазах осталась. Мария видела это. Она очень хорошо это видела! И дьявольски расхохоталась.
— Это то, — сказала она, — что называют «ведьминой куклой». Вы видели ее раньше без булавок и отнеслись скептически. Когда я передвигала эти булавки вверх, ваша жена соответственно страдала. Она будет и дальше страдать. Бедная маленькая фигурка… — жалостливо произнеся это, она глазами внимательно следила за тем, какой эффект производят ее слова.
— Ее ноги болят, не так ли? Сначала немного. Но я была добра, милосердна. Я вынимала эти булавки и снимала боль. Но только на три дня. Мне нельзя было быть слишком милосердной, поскольку этот человек еще не был достаточно наказан. Увы, я была вынуждена вновь вставить эти булавки. Взгляните, мистер Мюррей! У нее сейчас парализована нижняя часть туловища. Как это печально!
Этот насмешливый псевдо-сочувствующий голос умолк, и в комнате стало тихо, как в тюремной камере. Я в изумлении смотрел на эту восковую фигурку, будто загипнотизированный и ею, и нежным, убаюкивающим голосом моей жестокой хозяйки.
— И что потом? — спросил я.
Мария сжала губы, раздумывая.
— В конце концов, полагаю,
И она занесла булавку над тем местом, где у фигурки должно было находиться сердце.
— Не втыкай эту булавку! — закричал я в ужасе.
— Но почему же, мистер Мюррей! — ядовито усмехнулась она. — Уверяю вас, что сделаю это искусно. Наверное, было бы лучше обойти сейчас область сердца и оставить ее на самый конец — и тем самым продлить страдания Энн настолько, насколько это возможно. Я думаю — да, пожалуй, в следующий раз воткну булавку в голову. Ох, головные боли! Потеря сознания!
— Вы!..
— Ведьма? — услужливо предложила она. — Но мистер Мюррей, вы же не ВЕРИТЕ в ведьм!
— Нет, не верю! — крикнул я сгоряча, повернулся и выбежал из комнаты. Сзади меня раздался ее насмешливый смех.
Меня трясло, и я хотел услышать какие-то сочувственные слова. Не задумываясь о возможных последствиях для Энн, направился к ней и все рассказал.
Наверное, я верил в ее здравый смысл, ее способность укрепить мое сильно пошатнувшееся моральное состояние.
Было странным услышать ее искреннее изумление.
— Рой, дорогой, разве ты не видишь насколько это абсурдно? Ты что, теряешь чувство юмора? Ты позволяешь своему естественному беспокойству за меня обманывать собственные чувства. Боже мой, дорогой, какие ведьмы! — Ее смех, как всегда, был искренним.
Она не встретила ответной улыбки на моем лице.
— Если бы ты была там, — сказал я, сжав руки в замок, чтобы снять дрожь, — если бы ты слышала ее… Она говорила так убедительно.
Энн внимательно посмотрела на меня и улыбнулась. Затем она наклонилась вперед, схватила мою руку и тихо сказала:
— Рой, обещай мне! Независимо от того, насколько плохим будет мое здоровье, независимо от того, во что ты сам начнешь верить, обещай мне, что ты никогда не доставишь этой женщине удовольствие тем, что будешь слепо выполнять ее указания. Тогда мне действительно лучше умереть! Обещаешь мне?
Ее голос был близок к истерике, и поэтому, чтобы успокоить ее, я поклялся, что никогда этого не сделаю. Смелые, пустые слова. О, возможно, я бы и не узнал, как трудно сдержать свою клятву! Одному Богу известно, как мой собственный разум одобрил это. Но…
На следующий день у Энн начались головные боли, временами она теряла сознание, стонала, как ребенок, в своем полукоматозном состоянии. Для меня было пыткой наблюдать, слушать, беспомощно стоять рядом с ней и быть не в состоянии облегчить ее страдания. Я терпел это сколько мог, затем снова отправился к Марии Лойос.
