Пустым сосудом на громадном земном складе.
А когда умер отец, Принцесса обнаружила, что находится рядом с толпой черни, и ей тоже необходимо что-то делать. Это показалось ей довольно унизительным. Она чувствовала себя опошленной. И в то же время ловила себя на том, что пристальнее вглядывается в мужчин — вглядывается с целью найти себе мужа. Дело было не в том, что она вдруг ощутила интерес к мужчинам или ее стало влечь к ним. Нет. Сами по себе они не интересовали и не привлекали ее. А вот под чары
Отец Принцессы умер летом, через месяц после того, как ей исполнилось тридцать восемь лет. Когда его не стало, Принцессе, естественно, захотелось снова отправиться в путешествие. На сей раз с мисс Камминс. Несмотря на то, что женщины жили под одной крышей, они неизменно оставались друг для друга «мисс Уркхарт» и «мисс Камминс», что подразумевало некоторую дистанцию, которую они бессознательно сохраняли. Вышедшая из преподавательской среды в Филадельфии, образованная, но нигде не бывавшая, мисс Камминс была всего лишь на четыре года младше Принцессы, но ощущала себя намного моложе «госпожи». Она испытывала нечто вроде страстного благоговения перед Принцессой, которая словно бы не имела возраста и была вечной. Стоило ей взглянуть на крошечные, изящные, изысканные башмачки в шкафу Принцессы, и сердце ее сжималось от нежности и восхищения, почти пугающих.
Мисс Камминс тоже была девственницей, но в ее карих глазах прятались замешательство и удивление, а не надменность. Кожа у нее была белая и чистая, черты лица правильные, однако ничего не выражавшие, тогда как в лице Принцессы нельзя было не заметить необычного отблеска великой эпохи Ренессанса. Разговаривала мисс Камминс почти шепотом; наверняка, это вошло в привычку после долгого пребывания в комнате Колина Уркхарта. Но в ее голосе слышалась хрипотца.
Принцесса не пожелала ехать в Европу. Ее взгляд был обращен на запад. Теперь, когда отца не стало, она почувствовала, что должна отправиться на запад, словно в последний путь. Вне всяких сомнений, если следовать «Маршем империи», то надо остановиться на берегу Тихого океана, занятом толпами загорающих купальщиков.
Нет, туда она не поедет. Только не туда. Юго-запад казался Принцессе менее вульгарным. И она предпочла Нью-Мексико.
Ближе к концу августа, когда толпы начали перемещаться на восток, Принцесса и мисс Камминс приехали на Ранчо дель Серро Гордо, которое находилось в малолюдном месте, на берегу реки, примерно в четырех милях от подножия гор и в миле от индейской деревни Сан-Кристобаль. Это ранчо предназначалось для богатых. Принцесса платила тридцать долларов в день за себя и за мисс Камминс, и за это ей полагался отдельный домик в яблоневом саду с великолепной кухаркой впридачу. Однако и она, и мисс Камминс обедали вечером в большом доме для гостей. Принцесса лелеяла надежду на замужество.
Публика на Ранчо дель Серро Гордо была всякого сорта, но только не бедная. Сюда съезжались одни богачи, настроенные, в основном, романтически. Одни были милы, другие вульгарны, попадались актеры, которые отличались эксцентричностью и, несмотря на вульгарность, были привлекательны, также было много евреев. Но на евреев Принцесса не обращала внимания, хотя как раз с ними ей больше всего нравилось беседовать. Итак, она подолгу беседовала с евреями, рисовала с художниками и скакала верхом с молодыми людьми из колледжа, кстати, тоже подолгу. Тем не менее, Принцесса ощущала себя вынутой из воды рыбой или птицей, залетевшей в чужой лес. И замужество оставалось абстракцией. Для него не подходил ни один из молодых людей, даже самые милые не подходили.
Принцесса выглядела на двадцать пять лет. Посмотрев на свежие губы, на изысканно-свежее личико, никто не дал бы ей ни днем больше. Смутить мог лишь короткий взгляд ее глаз. Когда Принцессе приходилось писать, сколько ей лет, она ставила цифру двадцать восемь, якобы небрежно выводя двойку, которая отдаленно напоминала тройку.
Мужчины намекали на серьезные намерения. В основном, молодые люди из колледжа, державшиеся на почтительном расстоянии. Но все они отступали перед издевательски-насмешливым взглядом Принцессы. Она воспринимала эти намеки как нелепость и даже наглость с их стороны.
Единственным мужчиной, который хоть как-то заинтересовал Принцессу, был проводник Доминго — Доминго Ромеро. Десять лет назад он продал ранчо Уилкисонам за две тысячи долларов. И сразу же уехал, а потом вернулся. Вернулся, потому что был сыном старого Ромеро, последнего представителя испанского рода Ромеро, владевшего многими милями земли вокруг Сан-Кристобаль. Однако приход белого человека, падеж овец в когда-то неисчислимых отарах и фатальная лень, которая в конце концов настигает всех в необитаемой глуши предгорий, погубили род Ромеро. Последние потомки были уже простыми мексиканскими крестьянами.
Продав семейные владения, Доминго вскоре истратил полученные две тысячи долларов и стал работать на белых. Лет тридцати, высокий, молчаливый, с тяжелыми, плотно сомкнутыми губами и черными глазами, угрюмо глядевшими на людей, он особенно выигрышно смотрелся со спины, так как природа наградила его крепким торсом, загорелой и отлично вылепленной шеей. От него так и веяло жизненной силой. Зато длинное, тяжелое, с почти постоянным мрачным выражением лицо было на удивление апатично, как у всех тамошних мексиканцев. Они сильные и, вроде бы, вполне здоровые. Они смеются и шутят друг с другом. Однако и физически, и душевно они малоподвижны, словно им некуда, совсем некуда вкладывать свою энергию, отчего их лица постепенно делаются тяжелыми, расплывчатыми. Потеряв
Как правило, взгляд черных мексиканских глаз тяжелый, почти безжизненный, порою враждебный, порою приветливый, часто в них пылает огонь индейского фатализма, вспыхивают искры индейской врожденной готовности к смерти.
Если не очень вникать, то Доминго Ромеро был типичным мексиканцем с тяжелым, загорелым, длинным лицом, чисто выбритым, на котором выделялись крупные выпяченные губы. Глаза у него были черные и с тем самым индейским взглядом. Однако в безнадежном взгляде иногда загоралась искра то ли гордости, то ли уверенности в себе, то ли бесстрашия. Всего лишь искра в глубине безмерной черной безысходности.
Эта искра отличала его от всех остальных. Она привносила живость и восприимчивость в его натуру и придавала ему привлекательность. Носил он черную шляпу с низкой тульей вместо привычного для мексиканцев громоздкого сомбреро, и вообще его одежда была из более тонкого материала и более изящная. Молчаливый, необщительный, почти незаметный на фоне окружающей природы, он был замечательным проводником с поразительно быстрой реакцией, позволявшей предвидеть возможные трудности. К тому же, он умел готовить и, склонившись над костром, ловко что-то подправлял длинными загорелыми пальцами. Единственным его недостатком была замкнутость, он не желал болтать попусту и быть уютным дополнением к прогулке.
— Нет, только не Ромеро, — говорили евреи. — Из него слова не вытянешь.
Туристы приезжали и уезжали, но редко заглядывали в душу мексиканца. И никто не замечал искру у него в глазах, потому что все они были недостаточно чуткими.
А вот Принцесса заметила однажды, когда он был у нее проводником. Она ловила в каньоне форель, мисс Камминс читала книжку, лошади были привязаны к деревьям, а Ромеро насаживал на крючок муху.
