было темно и она ничего не смогла прочитать в его глазах, все же понимала, о чем он думает. Что чувствует.
Понимала, что, как это часто бывает, не поняла его намерений.
Он действительно хотел поцеловать ее. Твердо намеревался снова поцеловать ее.
В этом не осталось никаких сомнений, когда его взгляд упал на ее губы, а голова стала медленно клониться.
Она знала, знала, что должна протестовать. Сопротивляться.
Знала это, когда его руки поднялись – неспешно, медленно, давая ей время передумать. Знала, что совершает глупость.
Знала, что этого нельзя допустить.
И все же только затаила дыхание, когда его ладони, удивительно нежные для столь сильного мужчины, сжали ее лицо. Медленно приподняли… и его губы завладели ее губами.
И с первого прикосновения она поняла, что пропала. Не хотела этого, но пропала. Она твердила себе, что сбита с толку и потому колеблется, не находит в себе сил прекратить это безумие.
Ложь. Наглая ложь.
Всему виной влечение, простое, обычное влечение, от которого она так и не сумела избавиться. Помоги ей Боже, ничего не выходит…
Его губы властвовали над ее губами, дерзкие, уверенные… ее губы раскрылись по ее или его воле… она не знала. Да и какая разница? Его язык скользнул по ее языку, и она задрожала. И, сама того не сознавая, положила руку ему на плечо. И почти не заметила, как его пальцы сжали ее талию и привлекли ее, неотвратимо, уверенно, к мужской груди.
Она сгорала от голода и жажды, теряя последние остатки здравого смысла. И все же она все бы отдала, чтобы это безумие продолжало бушевать, и прилив неутолимого желания, которое он, и только он, был способен пробудить к жизни и погасить, продолжал ее захлестывать.
Только с ним она могла испытать нечто подобное: мысли путались, разум терялся. Только с ним в крови бурлила и билась жара.
И он это знал.
Пенни отдала бы все, чтобы утаить от него правду, но даже она, не слишком опытная в любовных делах, понимала, как высоко его умение обращаться с женщинами и что за тщательно сдерживаемым голодом и искусно сплетенной паутиной желания, в которую он ее заманил, крылись решимость и наблюдательность.
Еще тринадцать лет назад он понимал, что она принадлежит ему, и едва его руки скользнули под ее блузку и ощутили, как горит ее кожа, стало абсолютно ясно, что с тех пор ничего не изменилось.
Она самозабвенно обнимала его, льнула к нему, прижимаясь мягкими холмиками к твердым мышцам его груди, не замечая, что их бедра слиты в почти единое целое.
Он чуть шевельнулся. Соблазняюще. Маняще. И сила взаимной страсти и сокрушительного желания распахнула дверь, которую она когда-то закрыла, заперла и воображала, что замки и засовы давно заржавели.
Тогда она была так молода. Всего шестнадцать.
Ноющая боль наполнила ее: более глубокая, чем припоминалось. Более мощная. Более зовущая.
Насколько сильнее она способна чувствовать! Хотеть. Стремиться. И нет никакой возможности бороться с тем, что завладело ею.
О Боже!
Она пыталась отстраниться. Отдышаться. Хотя бы подумать.
Но он притиснул ее к стене. Завладел ее ртом. Взял в плен губами и языком, наслаждаясь запахами и вкусами. Упиваясь медовой сладостью. Бросив ее в водоворот чувственности, где ей приходилось льнуть к нему, чтобы выжить. Потому что, кажется, самое ее существование зависело от этого.
Все остальное потеряло смысл. И весь мир сузился до них двоих.
Она испытывала величайшую благодарность, величайшее нетерпение, ощутив, как его пальцы принялись расстегивать ее блузку. Одним движением он распахнул ее и положил ладонь на обнаженную грудь.
Голова Пенни шла кругом. Колени подгибались.
Другая рука скользнула ниже, сжав ягодицы. Поддерживая ее. Рассеянно лаская ее грудь, он поймал сосок, стал нежно перекатывать между пальцами. Чуть ущипнул и погладил.
Перед глазами Пенни все плыло, она не могла ни на чем сосредоточиться, обуреваемая ощущениями, которых так долго себя лишала. Груди набухли и болели, измятые губы налились кровью, тело сгорало от желания. В его объятиях она чувствовала себя хрупкой, беззащитной, невероятно уязвимой. Твердая, тяжелая, возбужденная плоть вжималась в ее живот.
Нет… ни за что!
Она уронила руки на его плечи, сжала пальцы, напряглась и оттолкнула его.
Он не стал упорствовать и немедленно поднял голову, что позволило ей, задыхаясь, прошептать:
– Чарлз… нет!
Несколько мгновений он молчал. Только глаза потемнели еще больше. Она вдруг осознала, что оба тяжело дышат. Ее грудь часто вздымается, его – равномерно поднимается и опускается.
