А наци-китч?
Нацистский китч. Который здесь кругом. В доме Бадеров, куда ни плюнь, попадешь в него.
То есть ты считаешь Бадеров нацистами?
Нет.
Хотя наци-китчем увлекаются?
Да... хотя нет. Они им обзаводятся.
Но просто как китчем?
Да.
Не зная, что это китч нацистский?
Я думаю, в глубине души они об этом догадываются.
Ты написал «РЕМОНТИРОВАТЬ» большими буквами.
Вижу.
А потом подчеркнул и провел стрелку к другому слову. Не могу разобрать, что написано — климат, Китай.
Китай.
Так получается «РЕМОНТИРОВАТЬ КИТАЙ»?
Да.
А это что?
Костюм.
Костюм?
Да.
Я думаю, Россия — это зашифрованная Найджела.
Чего?
В ней столько же букв, сколько в России.
Нина, поосторожнее, тебя заносит.
Не заговаривай мне зубы. В словах «Россия» и «Найджела» по шесть букв. Как ты можешь это объяснить? Я вся внимание.
В них разное количество букв. В России шесть, а в Найджеле восемь.
Раз, два, три, четыре, пять, шесть. Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь. Да. Ладно.
Ты думаешь, меня все время тянет писать тайком слово «Найджела»?
Думаю, да. Так «Россия» точно не шифр?
Я не пишу шифровок. Ку-ку.
Не говори «ку-ку».
И это все, что ты написал за две недели?
Но это лишь видимая часть айсберга. А под ней многие кубометры мыслей, не видных невооруженным взглядом.
Маловато будет, Телеман.
Это театр.
Это ноль с палочкой, Телеман.
Ты говоришь о вещах, о которых не имеешь понятия. Это семя для произрастания пьесы. Субстанция, из которой растет театр.
Это ничего, Телеман, ни-че-го.
Это — театр.
Нет.
Ты просто не понимаешь, что такое театр. Нина, ты не сумела бы узнать в театре театр, даже если б он танцевал перед тобой голяком и орал в рупор, что он театр.
Телеман, у меня на тебя аллергия.
Ты ничего не смыслишь в театре.
У меня аллергия. Вот, смотри — я покрываюсь сыпью, когда ты говоришь.
Ты ничего не смыслишь в театре.
У меня на него аллергия.
Папа?
Да?
Если б мы были слоны, нас было бы пять слонов.
Верно.
Прикольно об этом думать, скажи?
Да уж.
Нет, ты представь, представь!
Хорошо, Бертольд. Здорово!
Бадер ест яйца только от тех кур, которые видят снег в горах.
Правда?
Шнеебергские яйца.
Понятно.
Занятно, скажи?
Скажу.
И мило?
Безусловно. И не заняться ли нам сексом?
Не сейчас.
В другой раз?
Да.
Ты пойдешь на Цугшпитце?
Опять?
Хейди немного куксится, что мы сходили без нее, поэтому я хочу прогуляться туда с ними троими. И еще с Бадером.
И Бадер с вами?
Да.
Я, пожалуй, останусь.
Понятно.
Побуду здесь, покурю, подумаю о театре.
Ну-ну.
Едва за Ниной с детьми захлопывается дверь, начинается Телеманово время. Он берет красное вино, блокнот и запирается в туалете думать о театре. На заднем плане жужжит Нинина щетка. Это надо за писать. Ну ни фига себе. Ладно-ладно, Нина, ты еще увидишь, кто тут не умеет делать записи. Как она вообще себе позволяет судить о его записях. Что они значат. Много их или мало. Телемана разбирает смех. Тоже мне, наглая наглость. Наглая. Наглость.
Телеман, ты здесь?
Что?
Открой скорее.
Я думал, вы ушли.