Люда пожала плечами.
– Что она вам еще сказала? – Исмаилов приблизил свое лицо к Людиному, ладони его сжались в кулаки, и девочке показалось, что сейчас он влепит пощечину и ей. Она зажмурилась и пробормотала:
– Ничего она не говорила. Она только плакала.
Сеймур отодвинулся от нее, тяжело вздохнул и обхватил голову руками.
– Ну… не хотел я… – взвыл он. – Можешь ты мне поверить? Я извинюсь… Просто она сказала про мать, и я подумал, что она действительно все знает…
– Да что такое ужасное с тобой произошло, что и знать никому нельзя? – рассердилась наконец Люда. – Что ты нагнетаешь атмосферу? Может, все вовсе и не так страшно, как ты тут изображаешь? Внимание к себе привлечь хочешь, да?
– Дура! – крикнул Сеймур.
– Ну и ладно! – Люда встала с горки. – Ну и оставайся тут один, самый умный! Больно надо мне с тобой возиться!
Она говорила ему совсем не то, что думала и чувствовала. Ей очень хотелось с ним возиться. Хотелось обнять Сеймура, гладить, как маленького, по волосам и говорить всякие глупые утешительные слова… И даже поцеловать в бледные щеки, чтобы поскорей растаяли осколки зеркала тролля.
Но оказалось, что выбранная ею тактика была единственно правильной.
– Подожди. – Исмаилов схватил ее за руку. – Я скажу… А то ты непонятно что обо мне думаешь…
Люда ничего не ответила. Сеймур усадил ее обратно на горку, сел рядом, немного помолчал, видимо собираясь с силами, и спросил:
– Ты знаешь, какая у Элеоноры фамилия?
– Вроде бы… Михайлова… кажется… Она же у нас не преподает, поэтому я не точно… А что?
– Михайловой она была в прошлом учебном году. А с этого августа она… – Исмаилова…
– Не может быть… В холле на первом этаже на стенде «Наша школа» написаны все фамилии учителей. Там нет Исмаиловой…
– Не переписали еще…
– Тогда я не понимаю…
– Ну что же тут непонятного? – Сеймур так жалко улыбнулся, что Люда все-таки не удержалась и погладила его по плечу. Он этого не заметил и продолжил: – Неужели не ясно, что она вышла замуж за моего отца?
– Как? – ахнула Люда.
– Так! Очень просто! Как женщины выходят замуж! А мы с матерью в прошлом году все никак не могли понять, чего это в нем так вдруг усилились отцовские чувства, что он зачастил в школу: и на собрания, и на дежурства, и даже в поход с нами ездил! А эта… змеюга Элеонора его завлекала, меня, представляешь, использовала. Без конца просила: «Пусть отец зайдет – надо стенд приколотить», «Пусть отец зайдет парты покрасить!» А я, идиот, и рад стараться… Гордился им… Что он всем так нужен… все умеет…
Люда не знала, что и сказать. Она вспоминала мужчину у машины, к которому выбежала Элеонора. Пожалуй, они и впрямь похожи с Сеймуром: оба смуглые, черноволосые, красивые.
– А мать – она прямо почернела вся… Я и испугался, что Власова сейчас про нее что-нибудь скажет. Нам и так горя хватает. А брат… Данька… Ему всего пять лет. Он вообще не понимает, куда отец делся и почему домой не приходит. Они с Элеонорой, представь, в доме напротив живут! Хоть бы съехали куда- нибудь! Так нет! Как будто специально под ручку прямо перед нашими окнами ходят! – Сеймур стукнул кулаком по гнилой доске, она треснула, и они с Людой чуть не оказались в луже.
Исмаилов помог Люде подняться, и они пересели на покосившегося ржавого козлика.
– Поэтому тебя и перевели к нам в класс? – решилась спросить девочка.
– Неправильно говорить – перевели. Она предложила перейти в другой класс, а я согласился.
– Но почему к нам? У нас же другая программа! Сплошная математика с физикой!
– Я сам попросился к вам.
– Зачем? Я же вижу, как тебе трудно!
– Есть причины. – Исмаилов отвел в сторону глаза. – Много их, причин… А одна – в том, что надежды на отца больше нет. Мне надо как можно лучше выучиться, чтобы потом хорошую профессию получить… Денежную… Эта змея Элеонора вообще-то хорошо свои предметы преподает. У меня по русскому твердая «четверка», и в литературе я разбираюсь. Мне даже кажется, что у вас скучнее на этих уроках. Юлия с вами, как с пятиклашками, разговаривает. А мы даже стихи писали. Элеонора нам основы стихосложения давала. На Пушкина, конечно, выучиться невозможно, Пушкиным родиться нужно, но приличные стихи, оказывается, любой писать может. А вот математика у нас никудышная была. Как для слабоумных. В старших классах тяжело учиться будет, да и вообще… Ни в какой технический вуз не поступишь!
– Так, значит, журнал все-таки… ты… – Люда пропустила мимо ушей все, что касалось стихов и технических вузов.
– Я.
– Зачем? Чем журнал-то виноват? И как его исчезновение может помочь в твоей ситуации?
– А что я могу еще Элеоноре сделать? Честно говоря, я первое время нож в школу носил… Убить ее хотел… Не смог…
Люда испуганно охнула, а потом спросила:
– А журнал-то при чем? Я не понимаю…
– Я думал, что, может быть, ее за ротозейство из школы выпрут и она вынуждена будет искать себе другое место. Может, они съедут куда-нибудь с наших глаз…
– Если только один журнал… – неуверенно начала Люда.
– Нет, не один, – перебил ее Исмаилов. – Я у нее однажды из сумки наши контрольные тетради вытащил и уничтожил. А в тетрадях, между прочим, какой-то офигительный диктант из РОНО был. За нашими спинами, пока мы писали, целая комиссия сидела и следила, чтобы никто не списывал.
Люда вспомнила, что слышала уже эту историю от Пономаренко.
– Так, представляешь, – опять криво улыбнулся Сеймур, – она наплела какую-то дикую историю про маньяка, который ворует исключительно школьные тетради с диктантами! И все поверили! Разве не идиотизм?!
Людино сердце опять болело и трепетало от сочувствия. На глаза набегали слезы, но она не могла дать им волю, потому что страдающей стороной была вовсе не она, а сосед по парте Сеймур Исмаилов.
– А как же ты в Элеонорин кабинет попал? Она же при мне его ключом закрывала? У тебя что, есть свой ключ?
– Люда! Я в этом кабинете четыре года проучился! Знаю его, как свои пять пальцев. Дверь старая, разболтанная, замок сто раз меняли, возле него дыры с палец толщиной. Если дверь посильней дернуть, язычок замка легко выходит из паза. Так же легко дверь и захлопнуть.
– А твой отец… Он в самом деле просил ее вызвать?
– Конечно, я правду сказал. Я курил у открытого окна в туалете на первом этаже, а он меня увидел и подошел. Сказал, что дверь в школу закрыта, а ему срочно надо что-то передать Элеоноре. Никакой вины передо мной не чувствует, гад… Сынком назвал, папаша хренов… – Сеймур так горько вздохнул, что Люда придвинулась к нему ближе и взяла его под руку. Он не отодвинулся.
– А где журнал?
– Там же, где и контрольные тетради. Сжег на помойке за этим сквером.
– Если журнал взял ты, то я не понимаю, каким образом в Элеонорином классе оказался кубик Влада Кондратюка.
– Ну не везет мне! Понимаешь?! Как отец нас бросил, такая непруха пошла, хоть топись! Этот кубик я в кабинете математики нашел, когда ты убиралась. Шваброй махнула, он и покатился. Я вытащил его из-под шкафа, потому что понял, что это Владькина любимая игрушка. В карман сунул, собирался ему отдать. Как этот кубик из кармана на Элеонорин стул вывалился, ума не приложу! Говорю же, не везет мне!
– Наверно, надо сказать директрисе, что Влад не виноват?
– То есть признаться, что журнал взял я?
– Ну ты же подставил Кондратюка!
– Я же не хотел! И потом, у них никаких доказательств нет! От него, по-моему, все уже отстали! Вот если
