дольше, чем было условлено. Его не было целую неделю, и мадам де Ментенон, которая не привыкла к столь долгому воздержанию, написала ему послание и отправила с ним доверенную девицу. Однако к этой девице уже давно пристраивался другой воздыхатель прекрасной Франсуазы. Этим воздыхателем был не кто иной, как преподобный отец де Лашез, исповедник Людовика XIV'.
О времена, о нравы! Но дочитаем до конца откровенные 'показания' Бюсси-Работена.
'Ему (отцу де Лашезу. - Е.Л.) удалось выпросить у девицы послание де Ментенон, отрывок из которого мы приводим: 'Возвращайся и не оставляй меня в одиночестве при короле: я люблю тебя в десять раз больше, чем его. И если не хочешь, чтобы я заболела или умерла, приходи в полночь прямо в мою спальню, я распоряжусь, чтобы дверь не закрывали, и ты сможешь войти...'
Дальнейшему изложению событий позавидовал бы и сам Боккаччо с его 'Декамероном'.
Прочитав записку, священник тут же придумал, как ему занять место лакея. Бюсси пишет, что он сразу же написал молодому человеку, сообщая, что отец его тяжело заболел, а сам назначил свидание в полночь фрейлине мадам де Ментенон.
Придя в назначенное время, он обнаружил поджидавшую его сообщницу. Дальше вновь процитируем Бюсси:
'Он разделся, надел ночную рубашку и колпак, которыми пользовался лакей, после чего вошел в спальню, приблизился к постели, осторожно проскользнул под простыню и, ни слова не говоря, пошел на штурм. Хотя она уже заснула, но, почувствовав ласку, пробудилась; полагая, что к ней подвалился знакомый бычок, она сжала его в объятиях с такой страстью, что бедный отец едва не отдал Богу душу, почти задохнувшись в мощных руках своей прелестницы. Игры их были столь сладостными, что им было не до разговоров, и, возможно, так бы прошла вся ночь, но простуженный отец де Лашез вдруг не к месту раскашлялся. Мадам де Ментенон вскрикнула и хотела броситься вон из постели; но он удержал ее, принеся свои извинения...'
Действительно, галантная Франция!
Заканчивает свои заметки Бюсси так: 'В общем, они пришли к доброму согласию и развлекались до утра, а потом и в другие дни, и так будет продолжаться, пока у них хватит сил; ибо она только для короля была мулом, а для лакея мустангом и для Лашеза кобылицей'.
Принцесса Пфальская, которая не могла простить королю мезальянса, открыто называла де Ментенон шлюхой.
При дворе стали говорить о том, что школа для благородных девиц в Сен-Сире была основана де Ментенон для того, чтобы поставлять девочек королю. Об этом написал все тот же Бюсси:
'Страшась подступающей старости и опасаясь, что король с его долгой молодостью отвратится от нее, как от многих других, она выказала себя достаточно ловкой и предприимчивой, чтобы учредить сообщество молодых девиц в Сен-Сире, дабы иметь возможность развлекать время от времени короля и привлекать его к тем, кто мог бы ему понравиться. В похвалу мадам де Ментенон можно сказать, что она никогда не принадлежала к числу докучных любовниц и ревнивых женщин, которые жаждут удовольствия только для себя. Я знаю, что многие критики именовали это заведение сералем, но они не правы, ибо некоторые девицы вышли оттуда такими же целомудренными, какими вступили. Однако мадам де Ментенон сочла, что с помощью этого заведения всегда останется распорядительницей интрижек короля, и нашла способ навечно сохранить его расположение, ибо в любовных связях во все времена он отдавал предпочтение самым доступным. Не собираюсь рассказывать в деталях, что происходит в этом прекрасном доме, туда никого не пускают без разрешения; но знаю точно, и из самых надежных источников, что едва король обратит внимание на какую-нибудь нимфу, как мадам де Ментенон берет на себя труд уговорить ее и приготовить таким манером, чтобы она должным образом ответила на честь, оказываемую ей королем'.
Так что мадам де Ментенон вовсе не была такой холодной и высоконравственной, как старалась казаться. Она позировала обнаженной, когда была подругой Нинон де Ланкло. Этот портрет можно увидеть и сегодня в замке Виларсо.
Итак, слухи поползли, и остановить их было ничем нельзя. Было только одно средство, одно оружие против этого - стать королевой. Именно для того, чтобы пресечь все эти слухи, она и стала умолять короля сделать ее королевой Франции. Король задумался во второй раз. И кто знает, к какому выводу он пришел бы, если бы не его верный министр Лувуа. Он восстал против такой возможности с нехарактерной для него резкостью.
- Убейте меня, чтобы я не был свидетелем гнусности, которая обесчестит вас в глазах всей Европы! - сказал Лувуа королю. - Едва вы поддадитесь этой слабости, как умрете, не вынеся позора и отчаяния!
И он добился от короля обещания никогда не объявлять публично о браке с мадам де Ментенон. Так она и не стала королевой.
Но влияние ее на короля нисколько не уменьшилось, по ее инициативе было сделано немало. Она продолжала наставлять короля на путь истинный, осуждая всю его прошлую греховную жизнь.
- В течение многих лет вы умножали блудный грех. Святой же Фома говорит, что вторжение или посягновение на чужое брачное ложе есть злокозненное деяние. Значит, вы оскорбили Господа, и не раз. И этим самым подали пример своему народу. Вам необходимо исправить ущерб через покаяние и богоугодные дела, - говорила королю его жена.
Под воздействием этих постоянных проповедей король опять стал задумываться о своей греховности и о том, как снискать милость Небес. Наконец совершенно серьезно ему пришла в голову идея, которую, пожалуй, не смог бы родить самый талантливый комедиограф Франции, коих при дворе Людовика было немало. Людовик XIV издал указ, поставивший адюльтер вне закона во всем французском королевстве. Даже рогоносцы встретили это распоряжение громовым хохотом. Самым смешным в этом указе была даже не его абсурдность, а то, что издал его король Людовик XIV, большой поклонник адюльтера.
Современники Людовика сразу догадались, что указ был издан не без участия мадам де Ментенон. 'Это решение короля доказывает, - пишет мадам де Монморанси, - что все совершается по желанию мадам де Ментенон, которая, видимо, еще не забыла время, когда подобное распоряжение могло и к ней самой относиться...'
Естественно, этот призыв к добродетели, сдобренный грозным указом, не произвел никакого впечатления на бравых подданных французского короля, которые продолжали, как и прежде, награждать ближних своих рогами. Король быстро понял, что совершил ошибку, и забыл об этом глупом указе.
Король прожил с мадам де Ментенон многие годы, несмотря на постоянные пересуды о том, что она дурно влияет на политику, вмешивается в то, в чем ничего не понимает, и приносит много зла. С ней он дожил до глубокой старости.
3 мая 1715 года король встал рано, чтобы наблюдать затмение солнца, весьма необыкновенное - на 15 минут наступила полная темнота. Король следил за затмением во всех подробностях, беседуя с астрономом Кассини, и к вечеру очень утомился. Поужинав у герцогини Беррийской, он возвратился к себе и около 8 часов лег в постель. Чувствовал он себя нездоровым.
С тех пор Людовик стал испытывать постоянные недомогания, слабость. Весь август он был прикован к постели. Мадам де Ментенон держала спящего короля за руку. Он проснулся и посмотрел на нее.
- Милостивая государыня, - сказал Людовик, - меня утешает в смерти только то, что скоро мы опять соединимся.
- О чем вы плачете? - спросил король двух молодых лакеев, сидящих у камина. - Разве вы думали, что я бессмертен? Что касается меня, то я никогда так не думал, и вы, при моей старости, давно могли б приготовиться к тому, что лишитесь меня.
Последними словами Людовика XIV перед агонией, после которой он скончался 1 сентября 1715 года, не дожив четырех дней до своего 77-летия, были:
- Боже, помоги мне!
Мадам де Ментенон удалилась в монастырь Сен-Сир, который сама же и основала.
Во дворце провозглашали нового короля. А священники, врачи и служанки перенесли тело покойного на парадное ложе. Все были взволнованны и не обратили внимания на одну пикантную деталь.
Тело короля было выставлено в Версале на постели с изумительным балдахином. Это был тот самый балдахин, который заказала для короля мадам де Монтеспан, и на нем был изображен ее портрет. Но обнаружили это только тогда, когда балдахин стали сворачивать, так что король пролежал под ним десять дней. И все десять дней на него глядело изображение его бывшей любовницы. До самой могилы Людовика
