Киевские ведьмы. Выстрел в Опере

— Мне эта теория не нравится! Из нее получается, будто мужчины в магии круче, чем женщины. Ведь писателей-мужчин всегда было больше.

— Ну, я бы так не сказала. — Стоило Даше открыть рот, улыбка Вероники стала умильно-прозрачной. — Просто женщинам не так уж давно разрешили быть писательницами… Каких-то сто лет назад они сидели дома, рожали по восемь детей, были перманентно беременными. Когда им было писать? Да и захоти они, кто б их опубликовал? Жорж Санд, Мери Шелли, Леся Украинка были исключениями — бунтарками. А сейчас, погляди на лотки — сплошные дамочки пишут. Их больше, мышонок. Боюсь, скоро мы вовсе выживем мужиков из литературы. Все идет к тому.

— Я — не мышонок!!! — загорлопанила Чуб, взорвавшись внезапной и громогласной гранатой. — Не смей разговаривать со мной так! Словно я маленькая! Глупая! Я — большая и умная. Только ты считаешь меня дурой…

— Конечно же, нет, — разубедила ее Вероника. — Я считаю, что у тебя сложный период — искательный. Ты ищешь себя, не можешь пока найти. Но я люблю тебя такой, как ты есть, на всех этапах, периодах, ведь ты моя дочечка. — Вероника глядела на дочь с такой непоколебимой любовью, что было понятно: он впрямь любит Дашу любой — кричащая, пыхтящая, топающая, она доставляет ей равную радость!

«Вот бы у меня была такая мама…» — сглотнула Маша слюну.

— Я тебе не дочечка! Маша теперь твоя дочка. Забыла? — тут же осуществила ее мечту Даша Чуб. — А я ухожу. И перестань улыбаться. Ну, крикни! Закричи, как человек. Чтобы я поняла, тебе не все равно...

Дашина мама подумала. Улыбнулась. И издала короткий, веселый вскрик.

— Так лучше, дочечка? — вновь заулыбалась она.

— Ты издеваешься! Тебе все равно! Все! Забирай себе Машу… Пусть она с тобой живет. Пусть! Ты ж не против?

Даша плакала.

— Я тебе уже сказала, не против. Вы ж видите Маша, — обратилась к ней Вероника, — у нас очень большая квартира. Если вам нужно, можете жить у нас сколько угодно.

— А можно… — Маша вдруг занервничала, захлопала глазами, покосилась на Чуб. — Можно я и правда… Если что… Недолго совсем…

Но Чуб ее не услышала:

— Все! Прощай навсегда! Я ухожу жить к Машиной маме!

*****

— …тысячи людей пишут в стихах черт знает что, и это не делает их ведьмами!

Уже оклемавшаяся от легких сомнений, Даша спрыгнула со своего мопеда, домчавшего их на Уманскую, 41 — и продолжила спор.

— Я-то знаю, у меня мать-маяковка! Ну, назвал ее муж «колдуньей». В другом стихе «царицей» назвал, в третьем «дурой»… Ты мне лучше вот че скажи, что это за бред «Можно я у вас поживу?».

Оказывается, Даша прекрасно все слышала!

— То есть, не вопрос, живи, сколько влезет, — гостеприимно предложила она. — Ты ж видела мою мать, она и не заметит, что в квартире еще кто-то живет. А заметит, обрадуется, — будет ей с кем о стихах пообщаться.

— Я в поэзии плохо разбираюсь, — выдавила студентка-историчка.

— Что? Правда? Вот уж не думала…

Удивление Чуб можно было понять: на вид Маша была типичным представителем вымирающей породы романтических барышень, которые все еще читают на ночь стихи.

— Ничего, — утешила ее Землепотрясная. — Писателей мама тоже любит обсасывать. Булгакова твоего — уважает. Он же считал своим учителем Гоголя, а Гоголь, по сути, покончил с собой — насмерть уморил себя голодом. А всех, кто покончил с собой, мама собирает в свой каталог. Я тебе на спор могу перечислить сто писателей и поэтов, покончивших с собой. Хочешь? Маяковский. Цветаева. Есенин. Радищев. Хемингуэй. Цвейг. Гомер. Джек Лондон. Сафо… Говорили бы, — прервала она себя, — о литературе во-още. Но с чего вдруг ты собралась у нас жить? Колись, наконец! Что за булыжник ты носишь? — сделала Чуб третью попытку докопаться до Машиной тайны.

Но Маша, молчавшая, смотрела на свой родной дом, к парадному которого принес их красный мопед.

Смотрела и боялась его.

И потому в третий раз ее Тайна осталась тайной.

— Если нас выгонят из Киевиц, — сумрачно сказала она, — мы не сможем жить в Башне. А я… не знаю, смогу ли я вернутся домой. Мама не поймет… я не смогу объяснить… и… я не знаю, что делать.

— И все? — Землепотрясная подозрительно втянула ноздрями Машин ответ. — Матери боишься, и все? Хотя… Мать у тебя сама по себе натуральная ведьма!

Маша не стала спорить.

Не стала припоминать, что еще вчера Чуб уверяла: Машина мама — натуральный «ангел, ангел».

Дочь «ангела» была занята — пыталась заставить себя сдвинутся с места, и войти в подъезд.

— Не дрейфь! Прорвемся! Победа будет за нами! — засмеялась Землепотрясная Даша, никогда не терявшая хорошего расположения духа, дольше, чем на пятнадцать минут. — Нужно просто показать Суду твою мать, и они сразу признают нас чертовками, бесихами… А кроме того, это уже моя мать. Сейчас она узнает, что, значит, иметь нормальную дочь! Пойдем, — подтолкнула она Машу к парадному. — Вариантов нет. Хочешь, не хочешь, нужно узнавать, есть ли у тебя ведьмы в роду. Это я беру на себя… Напомни-ка, как мою маму зовут?

— Анна Николаевна.

Глава четвертая, в которой мертвые воскресают

Здравствуйте, я ваша тетя, я приехала из Киев и буду у вас жить!

Из фильма «….»

— Здравствуйте, Анна Николаевна? Я Даша Чуб! Вы меня помните?

Грузная, рыжая женщина, открывшая дверь, успела полоснуть блудную Машу глазами.

Но открыть рот не успела — Даша сделала это первой.

— Вы на Машу не обращайте внимания, она во-още пришла вещи забрать. А у вас теперь буду жить я!

— Что…

От внезапности их явления и сего заявления Анна Николаевна не смогла закричать. Не смогла даже поставить в конце «что» знак вопроса.

Удивление закупорило пробкой гортань.

— Понимаете, — умильно объяснила ей Даша, — мы с Машей решили поменяться нашими мамами. Поэтому Маша пойдет жить к моей, — моя мама не против. А я буду жить у вас.

— Что? — Анна Николаевна вцепилась в Дашу глазами.

— Я буду жить в Машиной комнате. И вы будете теперь моей мамой! — громко растолковала ей Чуб.

— Не ори!

— Хорошо, мама, — покладисто согласилась Землепотрясная.