Она была для него прозрачною, как стекло.
И быть прозрачной, было неприятно.
«Он просто… не-слепой».
— Но неужели вы и правда считаете, что являетесь первым человеком Земли, который решает подобные вопросы? — спросил он со скукой. — Их решали миллионы до вас. И, что интересно, решили. Иные описали свои решения в книгах. Но человечество похоже на умалишенную бабу, которая день за днем вновь и вновь изобретает рецепт борща, ошибается, варит жуткое пойло, пробует его, мучается несварением, рвотой, поносом, а поутру начинает все наново… вместо того, чтобы снять с полки книгу и прочесть там рецепт. Так и вы, вновь и вновь страдаете из-за своей несчастной любви, из-за того, что вас не понимают родные…
— Спасибо. Кажется, я вас поняла, — медленно проговорила она. — Я же историк.
Она села, забывая раздор, положила руки на стол, ставший столом переговоров.
— Я тоже думала об этом. История постоянно повторяется. Та же революция… Их было так много. И все они происходят по одной и той же схеме. И я пыталась понять, почему сто, пятьдесят лет спустя люди повторяют те же ошибки? Ведь все описано в книгах. Их можно прочесть. И ни одна революция не приносила людям свободу. Революция — это смена хозяина. Но проходит сто, пятьдесят, двадцать лет и люди опять верят, что борются за свою свободу… Мне казалось это странным.
— Теперь вы понимаете меня?
— Частично.
Она поняла, почему их называют «слепыми».
И постаралась представить: каково это, быть Киевским Демоном, жить 100, 200, 300 лет и видеть своими глазами, как слепые убивают друг друга, затем провозглашают убитых ими героями, затем развенчивают этих героев; строят, разрушают церкви, затем восстанавливают их…
И ничего не меняется.
Те же слова, те же ошибки, те же надежды, те же вопросы, которые не зря именуются «вечными».
— Вера слепых в свободу — рудиментарна, — ответил на один из Машиных вечных вопросов сидящий напротив — Когда-то они были свободны. Но теперь они слепы. Им нужен поводырь. Потому слепые не могут жить без хозяина. Как и вы, — добавил он секунду спустя.
И Маша снова не поняла его.
— Послушайте меня, Мария Владимировна. — Он порывисто наклонился к ней через стол. — Я не люблю вас, не буду лгать. Но вы неотделимы от того, кого я люблю больше жизни. Это мой Отец, мой Город. И Он выбрал Вас. Значит, Он увидел в вас нечто… Я не вижу этого. Я вглядываюсь в вас, и вижу перед собой, стандартных клубок человеческих противоречий, слабостей и заблуждений, наделенных несколькими продуктивными качествами. Но Город не ошибается. Знайте об этом. В вас есть некое зерно… И оно прорастет только тогда, когда вы примите силу Киевиц. Но вы отказываетесь ее принимать!
— Откуда вы знаете? — вздрогнула Маша.
— Я не слеп. И не глух, — сухо пояснил он. — Я услышал ваши слова. Вы испугались свободы. Вы можете снести церковь движеньем руки, но не можете войти в нее. Это противоречие вцепилось в вас. Вы раздвоились. Одна может все. Вторая ощущает себя ущербной и жалкой. Но это не так. Все проще. Став свободной, вы перестали быть божьей робой, потому что свобода несовместима с рабством.
— Тогда…
— Вы не хотите быть Киевицей? Не знаете, хотите ли… Вам страшно. Типичный человеческий страх. Обретя свободу, вы потеряли хозяина — заступника и покровителя. Но, поймите же, нельзя обрести, не потеряв! Вам не стать Киевицей, пока вы не примите первый закон сущего: добро — лишь изнанка зла! Ни зла, ни добра не существует.
— Я не могу принять это. — Машины глаза помутнели от мысли, как всегда, когда она вглядывалась вглубь себя. — И не смогу. Это не принцип. Я понимаю… Но не могу. Потому что не могу. Не знаю, как иначе сказать.
— Тогда, — уверенно сказал Машин Демон, — сила, которую дал вам Отец, и которую вы не в силах принять раздавит вас. Вы будете бояться ее, самой себя, делать два шага вперед, два назад. И закончите тем, что запутаетесь окончательно, забьетесь в какую-нибудь дыру и погибнете там. А я так и не узнаю, какую дивную тайну Город узрел в вас.
— Я слишком человек, — сказала Маша. — Я — слишком человек.
Она осознала это.
Она увидела себя его глазами, и испытала к себе его презрение.
Правда лежала перед ней. И она знала уже: «Это правда!» Добро — это зло, и нельзя совершить добра, не совершая зла. Нельзя получить, не потеряв. Нельзя спасти, не убив.
Но она не могла это принять!
— Я хочу, чтобы добро было без зла. Чтобы люди не убивали друг друга. И животных. И дети не были злыми… — сказала она.
— В общем, рай, — прокомментировал Демон.
— Я слишком человек, — не стала оспаривать его определенье она.
— Нет, — отрубил он. — Вы — Киевица. Вы избранная Городом! И я должен уважать его выбор. Простите, что я медлил, простите, что дал чувствам право пренебречь его Истиной. Вы сказали, Весы покачнулись и сильно.
— Они практически встали дыбом, — живописала студентка.
— Так я и думал, — сказал Демон угрюмо. — Не знаю зачем, Городу нужны Вы. Если Вас не будет, Равновесие нарушится.
— Да при чем здесь я? — Маша и впрямь не понимала, с чего Демон уделяет такое внимание ее рыжей персоне? — Киеву угрожает опасность! И я пытаюсь понять, что он ждет от меня.
— Когда покачнулись Весы? — серьезно спросил темноглазый.
— Когда Акнир пришла к нам, и объявила войну. Той же ночью на небе загорелся красный огонь. И мы спасли женщину, странную — она пыталась повеситься. Она рассказала про Лиру. Но самое странное то, что, как только мы спасли ее — Весы уравновесились. Немного, но все же…
— Очень любопытно, — в неподдельном возбуждении подался к ней он. — Как только вы спасли ее?
— Не совсем, — исправилась Маша. — Как только я пошла в Прошлое, и убедилась, Лира — не выдумка.
— Конечно же, Лира — не выдумка. Это я мог сказать вам сразу. Вы зря потратили время.
— Оно все равно останавливается, — глуповато оправдалась разведчица. — Я поняла, что иду правильно, и пошла дальше. И в 1906-ом встретила вас. Вместе с Михал Афанасьевичем…
— Это произошло всего минут тридцать назад? — скривился он.
— А вы разве не знали? — смутилась Маша.
— Откуда мне знать? — Демон был раздражен. — Об изменениях знает лишь та, кому позволено менять Прошлое — лишь Киевица! Прочие, знают лишь то, что есть, и думают, будто так было всегда. Теперь, — безрадостно растянул губы он, — вы понимаете меня? Вы — слепая — наделены безграничною силой! В сравнение с вами, я — щепка попавшая в водоворот.
— Выходит, — не смогла сдержаться «наделенная властью», — сейчас на Крещатике стоит здание старокиевской почты?!
— Стоит. Вижу, вы развлекались вовсю. — Он ухмыльнулся. Он больше не злился. — Хорошо, что вы пробуете силу... Старокиевская почта, — любезно известил ее он, — единственное здание в центре Крещатика, пережившее вторую мировую войну. Должен заметить, в окружении сталинских высоток оно смотрится приглупо. Но киевляне гордятся своей почтой — первым домом Крещатика.
— И все думают, что он стоял там всегда? — Маша испытала детский восторг.
— Я ж сказал. Что-нибудь еще, Мария Владимировна? Владимирский собор, ваш любимец, не был, случайно, взорван в 1941-ом? На площади Независимости не была возведена та безобразная башня?.. Насколько мне известно, это был только проект. Но откуда ж мне знать.
— Нет-нет, — засмущалась она. — Просто почта сама заговорила со мной…
