— Вы слышите дома? — вскинулся Демон. — А вы не слышали иных голосов? Вы не слышали… Города? — спросил он, с почтением.
— Нет.
Он замолчал.
Кто знает, о чем?
Киевица, в сравненье с которой Дух Города был «щепкой, попавшей в водоворот», — не могла пройти в темноту его глаз, черных непроглядной тьмой траура оникса.
— Что ж… — Его голос вновь стал бесцветным. — Вы правы в одном, — раз Весы выпрямились, вы на верном пути. Город подсказывает вам путь. И Лира — первый дорожный знак. Даже странно, что Отец подсунул вам Аннушку. Чтоб завлечь вас больше подошел бы Булгаков.
— Но он там был.
— Вот вам и второй знак.
— Я не очень понимаю про знаки.
Демон облокотился на спинку стула, сложил руки на груди — «закрылся» опять.
— Исходя из того, что я знаю, уважаемая Мария Владимировна, Город относится к вам, лично к вам, с удивительной снисходительностью и нежнейшей любовью. Он нянчится с вами, точно с малым дитем и трясет над вашею люлькой тряпичными куклами. Отец спокойно принимает тот факт, что вы ничего не знаете, не видите и не понимаете, и пытается общаться с вами на понятном вам языке. Агу, агу, Маша, Ахматова, Булгаков... Ведь если на тротуар ляжет бумага, на которой вы приметите надпись «Булгаков М.А» — вы непременно поднимете ее!
— Подниму, — призналась Маша (тоном «И что из того?»). — Расскажи мне лучше про Лиру.
— Как прикажите, — сказал он. — Талисман был найден в Царском саду и приведен в действие с помощью крови…
— Анна уколола палец, — засвидетельствовала разведчица Прошлого.
— Я почувствовал, Лира нашла хозяина. И счел нужным познакомиться с ним.
— Но что это за талисман? — потребовала информации очевидица всего перечисленного. — И какое Лира имеет отношения к Киеву? — воспроизвела она подковыристый Дашин вопрос.
— В Киев ее привезла Киевица Марина.
— Та самая? Великая Марина? — подпрыгнули Машины брови.
— Марина, — опустил Демон оспариваемый иными вопрос о степени величия той. — Она считала, что древний род киевских ведьм, к коим, смею надеяться, хоть каплею крови относитесь и вы, происходит от амазонок, обитавших на территории нынешнего Крыма.
— Амазонок? — поразилась студентка-историчка. — Но ведь они полу-легенда.
— Ведьм слепые и подавно считают сказкой! — парировал он. — На то они и слепые.
Глава девятая, в которой Демон излагает теорию жертвы
«Зачем же автор «погнал» свою героиню, живущую в одном из арбатских переулков, Бог весть или черт знает куда, — далеко-далеко на юго-запад (направление легко установить по положению в это время на небе луны), вместо того, чтобы отправить ее прямиком на север, туда, где на Большой Садовой, всего в минуте лета от Арбата, ее ждал на полночном балу Воланд со свитой?
…прежде чем попасть на Воландову «черную мессу» (антимессу), Маргарита проходит обряд «раскрещивания», «антикрещения», «черных крестин», и совершается этот обряд на берегу реки, около того места, где проходило, по-видимому, великое киевское крещенье».
Мирон Петровский «Мастер и Город»
— Ведьмы от амазонок. Забавно…
Маша, припомнила реферат — она писала об амазонках на первом курсе. — Забавно, Даша тоже считает так. Она говорила: и ведьмы, и амазонки — женщины-воины. И те и другие — сильнее мужчин, свободны и ездят верхом. Они на коне, а мы на метле.
— Что позволяет надеяться, что и это жалкое существо, безмозглое и раздутое, все же имеет шанс отыскать в своем слепом роду благородство, — нехотя и весьма сомнительным образом подсластил свою речь Машин Демон. — Ваша подруга точно изложила теорию Марины. Мне же остается добавить: женщине Лира позволяет быть сильнее мужчин. Мужчине дарит способность видеть женщину. В высшем ее понимании.
«Амазонки… Ведьмы… Высшие женщины».
«Ахматова называла себя «истинной херсоносийкой», «приморской девчонкой». Говорила о свободе моря.
Летом ее семья часто жила в Севастополе, под Херсонесом.
... где позже археологами была найдена группа украшений первых веков нашей эры — предположительно принадлежавших амазонкам».
— Так, Ахматова все-таки ведьма? В смысле, из рода ведьм-амазонок? — заспотыкалась Ковалева, желая поскорее поймать разгадку. — Иначе б Лира не выбрала ее! — Она осеклась. Нахмурилась.
Нет…
Плюхнула на стол ридикюль, сопровождавший ее в метаньях по Прошлому.
От террасы Владимирской горки, до дома 13-Б на Андреевском спуске — было подать рукой. И разведчица прибежала сюда прямиком по тропинке, обвивающей две святых горы, — прямо в платье начала ХХ века. Благо, век ХХ1 был более чем терпим к людям, одетым черт знает во что — на Машу даже не особенно обращали внимание.
Порывшись в недрах сумки-мешочка, разведчица нашла там старый значок «Киев. Фестиваль поэзии- 85», прихваченный вместе с журналом «Ренессанс», конспектом Кылыны, цитрамоном, аналгином, иголкой и ниткой, шпаргалками, исписанными заклятиями на разные случаи жизни и прочим, и прочим.
Лира-значок была семиструнной.
Маша, всмотрелась в нее, напрягая память:
— …и Лира Ахматовой была семиструнной. Точно. Не четырехструнной, — сказала она. — Там было семь перепонок. Тогда я опять ничего не понимаю! Четыре струны — четыре стихии. Четыре слуги ведьм. А семиструнная лира символизирует числовую гармонию.
— Гармонию, лежащую в основе вселенной, — сказал Машин Демон.
— Я знаю. Но при чем тут ведовство?
— Ведьма — женщина. Женщина — мать. Мать-Земля. Женщина — это и есть высшая гармония. — «2+2 = 4! Сколько можно вам повторять?» — расслышала Маша.
Он вновь был недоволен ею.
— Ну, да…
Она смотрела на фестивальный значок.
Силуэт лиры напоминал женский силуэт. Загнутые края — груди. Округлые бедра — бока.
Перед глазами встала фигурка Венеры, датированная каменным веком. Узкие плечи, висящие груди, огромные бедра и громадный — животворящий живот. В то время, когда на грешной земле царил матриархат[1], женская способность рожать, подобно Земле, и сделала ее царицей.
«Какая-то логика есть.
Но при чем тут Ахматова?»
— Выходит, то, что Ахматова родилась на Купалу, то, что Цветаева звала ее чернокнижницей, а Гумилев написал «из города Киева я взял не жену, а колдунью», все же что-нибудь значит?
— О-о-о! — угрожающе пророкотал Машин Демон. — Значит, и много. — У ее мужа Николая Степановича были все основания написать это в первый же год их супружества. Всю оставшуюся жизнь он мучился оттого, что поэтическая сила и слава его жены, во сто крат превышает его известность и славу. И
