— Звучит как неприкрытая лесть. — Константин Петрович недоверчиво поправил очки, ожидая подвоха.
— Лесть должна скрасить горечь от сознания того, что тебе никогда не будет уютно в мире, который ты перерос ещё до рождения.
— Хм? Мне всё равно нравится эта история. А Шурик, получается, ещё хуже тебя...
— Я бы попросил! — помотал головой Виталик. — Не для того я распинаюсь, чтобы ты думал, что кто- то из нас хуже или лучше кого-то другого. Кстати, с Шуриком, мне кажется, ещё интереснее. Он настолько хороший, что даже готов снисходительно относиться к несовершенствам этого мира.
— То есть ты считаешь, что он — лучше меня? — вскинулся Константин Петрович.
— Ты опять ничего не понял. Никто не лучше, просто он — такой, а ты — другой. А я вообще — третий.
— Ну ладно, ладно, я всё понял. Слушай, а где ты это вычитал? Я бы тоже на досуге поинтересовался.
— Вычитал? Смеёшься? Да я только что это придумал! — подмигнул ему Виталик, широко распахнул дверь в коридор и умчался в сторону своего кабинета.
— Картошки достал?
— Ага. И два по пол-литра. И хлеба ещё прикупил. Скорей бы хату продать, мне тут тесно, на волю хочу. Как думаешь, может, повыкидывать чёртову мебель твоей чёртовой тётки?
— Нет, не надо. А то будет видно, какие тут обои убогие. И стены кривые. Пусть новый хозяин горбатится.
Два бородатых субъекта неопределённого возраста шли по длинному тёмному коридору, освещаемому одной только электрической лампочкой. Они вошли в неприбранную тесную кухню и уселись за стол. Вчерашние объедки, переполненные пепельницы, грязные рюмки из тёткиного сервиза заполняли его почти полностью, но в уголочке всё же нашлось место для новой бутылки и для свежего каравая хлеба. Картошку решено было почистить чуть позже, а пока — разогреть кровь, разогнать её по жилам.
Миша Кулаков, некогда знаменитый, даже легендарный шемобор (до сих пор молодёжь пересказывает друг другу истории его свершений), и Коля Василенко, талантливый учёный, исполнитель, умевший претворить в жизнь совершенно сумасшедшие желания, о своём прошлом старались не вспоминать. Да, когда-то они подавали надежды. Были лучшими из лучших. Дружили немножко, вернее, милостиво признавали выдающиеся способности друг друга, а для шемоборов это почти единственная доступная разновидность дружбы.
Коля был обаятелен и умён, Миша — красив и смел, люди с охотой поверяли ему свои желания, доверчиво подписывали договоры — лишь бы подольше оставаться в его чарующем обществе. Как всякие молодые гении, эти двое очень быстро решили, что им всё позволено. Им, теоретически, и так было позволено всё, но они решили расширить границы возможного. Несколько смелых опытов им удалось проделать без нарушения глобальных законов мироустройства: их снова хвалили, ими восхищались, им давали премии, о них слагали легенды. Но однажды, из хулиганских в основном побуждений, а также в порядке эксперимента — получится или не получится, — они наделили двух престарелых домашних грызунов человеческими телами. Эксперимент завершился удачно: сам профессор Преображенский не сделал бы лучше. Мир при этом пошатнулся, но выстоял. Пока.
Коля и Миша в одночасье сделались изгоями, шемоборами вне закона: любой бывший коллега мог теперь убить их, если бы это его немного развлекло. Любой мунг тоже с лёгкостью мог это сделать, попадись на его пути двое этих лохматых оборванцев. Но специально, конечно, никто на них не охотился: много чести для таких ничтожеств.
Вся их жизнь разделилась на «до эксперимента» и «после». То, что было «до», вошло во всеобщую шемоборскую историю достижений. То, что «после», было предано забвению.
Постепенно Коля и Миша почти поверили в то, что сказку о двух молодых и дерзких гениях им рассказал какой-то случайный собутыльник — то ли в поезде, то ли в кабаке, то ли в деревенской избе. Привилегия, которую Миша получил ещё в юные годы, слегка уязвлявшая его самолюбие тогда, очень пригодилась изгнанникам теперь. Заключалась она в том, что Миша всегда мог получить питьё и пищу в необходимом количестве практически из ничего. Иногда продукты возникали в пустом рюкзаке. Иногда кто-то угощал его. Самые удивительные случаи Коля поначалу записывал в свой рабочий дневник, но потом перестал: наскучило. А вскоре он где-то оставил и сам дневник.
Почуяв присутствие мунгов или шемоборов, Коля с Мишей подхватывали рюкзаки и потихонечку исчезали подальше от опасного места. Чаще всего они нигде не оставались надолго, перебирались из города в город, из деревни в деревню, устраивались на сезонные работы, разгружали, рубили, носили, пилили, строили. Монотонная работа успокаивала, усыпляла — не раз ведь и не два то Мише, то Коле, а то и обоим сразу попадала под хвост вожжа, и они решались: будь, что будет, а мы вернём себе былую славу, докажем, что мы — это мы, живые и настоящие, а не герои мифов и легенд, заставляющие молодёжь присвистнуть от восхищения и пробормотать себе под нос что-то вроде: «Вот чуваки были раньше!» Чаще всего прыти у них хватало до ближайшего кабака, иной раз щедрый собутыльник, которому срочно нужны были ещё двое, вырастал буквально из-под земли в совершенно безлюдных местах, и тогда бывшие шемоборы, перебивая друг друга, рассказывали ему о своей прежней жизни. Собутыльник кивал и выдумывал что-нибудь в ответ.
Большие города изгои обходили стороной, но в этот раз решили рискнуть. Какая-то трижды троюродная тётка, не бездетная и не вполне одинокая, но своевольная и не лишённая своеобразного чувства юмора, оставила свою квартиру «пропавшему без вести племяннику Коле». После того как Коля вступит во владение квартирой, должно было быть оглашено основное завещание. Квартира была не самым главным из тётушкиных богатств, так что дети с внуками довольно быстро нашли блудного родственничка. В сущности, Коля с Мишей не скрывались, не прятались, даже паспорта не меняли с тех пор, как их погнали из шемоборов. Их маскировкой стала ненужность, бесполезность, бессмысленность. Иной раз бывший коллега сталкивался с ними, чуял изгоя, на котором можно безнаказанно выместить гнев, — и проходил мимо, то ли из брезгливости, то ли из суеверия не желая прикасаться к этим париям.
Санкт-Петербург был для Миши и Коли городом одновременно и опасным, и притягательным. Да, здесь водились страшные мунги и опасные шемоборы, и вообще было слишком много нервных, вечно куда-то спешащих и чем-то недовольных людей, но, помимо всего прочего, здесь обитали две крысы, которым они некогда подарили новые тела и новые судьбы. Крысы якобы были очень недовольны переменой, произошедшей в их жизни, и мечтали свести счёты с теми, кто так зло и жестоко над ними подшутил. Бывший куратор, всё ещё чувствовавший ответственность за своего непутёвого подчинённого, предупредил об этом Мишу и порекомендовал не приближаться к опасному району, если жизнь ему хоть сколько-нибудь дорога.
Коля и Миша не восприняли его слова всерьёз: да эти крысы боготворить должны своих благодетелей! Шутка ли: были тварями, безмозглыми, четвероногими и хвостатыми, — стали людьми, царями природы, долгоживущими и прямоходящими.
Коля мечтал взглянуть на них хотя бы одним глазком, он даже испытывал к ним некое подобие отцовской нежности, а вот Миша подумывал о том, что неплохо было бы прикончить хотя бы одну бабку и посмотреть, как мир начнёт рушиться. Об этом, кажется, толковали старшие шемоборы? Что, дескать, основы основ и так попраны, но то ли ещё будет, когда старухам придёт время помирать: вот тогда все попляшут, все вспомнят о своих грехах и станут в них каяться, а поздно.
В самом деле, забавно будет поглядеть на это. Если смерть одной бабки запустит необратимую цепь событий, результатом которых станет гибель целого мира, стоит оказаться в эпицентре. Так сказать, прощальная гастроль легенды. В последний раз и только для вас.
— Ну, вздрогнули, — отвлекаясь от сладостных апокалипсических мыслей, скомандовал Миша, наполняя рюмки.
— Угм. Миха, а соль-то у нас закончилась. Как картошку будем есть? Я без соли не могу.
— Ну, приехали. Я, что ли, следить за этим должен? Пить без закуски он может, а есть без соли — нет. Ладно, пошли в город. Следующий покупатель будет через два часа.