отношение к философии религии. Мы уже имели возможность увидеть, что во франкфуртский период философия у Гегеля завершается религией, и это означает, что в то время Гегель видел в религиозном поведении человека кульминационный пункт философии.
Сейчас же мы увидим, что он в своем первом произведении иенского периода вырабатывает в этом вопросе новую позицию, которую впоследствии, в 'Феноменологии духа', развивает систематически. Все же, когда мы более основательно рассматриваем первое изложение его взглядов на логику, т. е. так называемую 'Иенскую логику' (1801–1802), то мы вынуждены констатировать, что наряду с ясным изложением проблем, получившим позднее решающее значение в построении его логики (например, переход количества в качество), мы обнаруживаем здесь многое, что Гегель уже при написании 'Феноменологии духа' молчаливо отбросил. И особенно в решающем для самого Гегеля вопросе в вопросе о диалектическом выведении категорий из движения имманентных им противоречий — в 'Иенской логике' превалирует некоторая неясность его воззрений, если их даже сравнить с более поздним временем его пребывания в Иене.
Конечно, ясное размежевание формальной и диалектической логики, выяснение их правильного соотношения в зародыше здесь уже налицо, и на более высоком уровне философской четкости, чем этого когда-либо мог достигнуть Шеллинг. И все же оно здесь, если мерить масштабами самого Гегеля, только в зародыше.
Поэтому вовсе не случайно, что в первый свой иенский период Гегель, за исключением диссертации 'De orbitis planetarum', которая и его творчестве сыграла лишь эпизодическую роль, пишет только критические статьи, сочинения, в которых он борется против противоречий и несуразностей субъективного идеализма или с большой ясностью развивает из противоречий субъективного идеализма свои собственные воззрения, в особенности в области социальной философии. Однако в них он воздерживаются от конкретного и детального изложения суждений о содержании и методе объективного идеализма, а само изложение ведется весьма общо.
Одновременно с этими полемическими публикациями Гегель м своих лекциях и рукописях с большом энергией и упорством работает над построением своей собственной системы. Однако ни теперь, ни позднее Гегель не думает об опубликовании созданных им набросков, которые так и остаются набросками. Из них кое-что он использует в качестве материала для своих опубликованных позднее работ. Однако именно систематическое построение он непрерывно критикует, пересматривает и формулирует заново, и это непрерывное перекраивание философской структуры показывает, какими еще неустановившимися были его воззрения в решающих вопросах философии в этот период.
Выше мы привели его слова о том, что развитие Шеллинга как философа шло 'на глазах у всех'. Возможно, что такая манера философствования могла импонировать в течение определенного времени молодому, работавшему тяжело и как-то неповоротливо, ведущему тяжелую, трудную борьбу за систематическое построение своих воззрений Гегелю. Но его глубинные философские убеждения противились методу работы Шеллинга.
Первый иенский период для Гегеля — это период экспериментирования, конечно, на более высоком уровне, чем во франкфуртский период. Этот более высокий уровень бросается в глаза, как только мы сравниваем наброски иенские и франкфуртские. Во франкфуртский период происходит выяснение позиций (Auseinandersetzungen) по отношению ко многим проблемам, имевшим для молодого Гегеля принципиальное значение, и в этом выяснении просматривается систематическая связь его воззрений. Систематика же осознанно еще не выступает на передний план.
В противоположность этому иенские наброски — это наброски, ведущие к формированию системы. Можно, следовательно, отметить большое продвижение вперед несмотря на то, что методологические основания систематизации еще не выработаны.
В набросках во второй половине иенского периода Гегель представляет нам возможность заглянуть в тогдашнюю 'мастерскую' его мыслей. Эти личные заметки были опубликованы Розенкранцем под названием 'Hegels Wastbook'. Для новейших исследований гегелевской философии характерно, что в них эта публикация Розенкранца и установленная им точная дата написания Гегелем этих заметок (1803–1806) полностью игнорируются. Дильтей, например, анализирует эти заметки Гегеля как общие для иенского периода и ни единым словом не упоминает о том, что они опубликованы Розенкранцем. Херинг идет еще дальше: он считает 'великим подвигом' Дильтея публикацию этих заметок Гегеля и приписывает их целиком к начальному времени иенского периода [16].
Тот, кто прочитает эти фрагменты внимательно, обладая хотя бы небольшим знанием и пониманием действительного философского развития Гегеля, легко увидит, что признания Гегеля о методе работы имеют ретроспективный характер. Гегель, который к тому времени уже выяснил для себя вопрос о методологии, осуществляет здесь, собственно, ретроспективную критику метода своей работы и философствования. Стало быть, если мы будем придерживаться верно установленной даты в работе Розенкранца, мы можем выявить из гегелевской ретроспективной критики интересную характеристику специфики умственной деятельности и метода работы Гегеля в начале иенского периода. Мы приводим здесь некоторые наиболее характерные места: 'Самое опасное — это стремление оберегать себя от ошибок. Боязнь того, чтобы, активно действуя, не совершать ошибок, есть лишь видимость удобства, сопровождаемого абсолютно пассивной ошибкой. Так, камень не совершает активной ошибки, кроме, скажем, случая с известняком, если его заливать азотной кислотой. Тогда этот камень начинает разлагаться. Он как бы сбивается с верного пути, оказывается в другом мире. Все кругом становится непостижимым, он гибнет. Не таков, однако, человек. Он — субстанция, он в состоянии выстоять. Эта каменность, каменистость, окаменелость и есть то, от чего следует отказаться. Пластичность, способность принять новую форму есть истинность. Стать над вещью можно лишь тогда, когда ее понимаешь, понимание же приходит после ее изучения'.
Это место очень хорошо объясняется другой мыслью Гегеля. 'При изучении той или иной науки не следует дать себя отвлекать принципами. Они общи и означают немногое. Как мне кажется, их значение понимает только тот, кто владеет особенным. Часто эти принципы оказываются и дурными. Они представляют собой сознание вещей, а вещи часто лучше сознания. Следует продвигаться дальше в исследовании. Сознание сначала туманно.
Не желая понимать и доказывать шаг за шагом, бросают книгу в сторону, читают как бы между сном и бодрствованием, отрекаются от собственного сознания, то есть от собственной единичности, что чревато неприятностями' [17].
Если прочитать эти замечания внимательно, то становится ясным, что Гегель здесь характеризует свой собственный метод работы в переходный период. У него уже сформировалось хотя не полностью еще выясненное, но все же в своих существенных чертах уже ясное представление о центральной проблеме, и он теперь без страха перед возможными ошибками проверяет правильность этих воззрений па целостной системе особенностей в действительности. Гегель твердо придерживается принципа принимать за прочные и правильные только такие общие основания, которые подтверждаются в этом взаимодействии с познанием особенного. 'Вещь часто лучше сознания', в этом высказывании — ключ всего способа философствования молодого Гегеля. Он и действительно принимает всерьез мысль Шеллинга о мире как о едином процессе, охватывающем природу и историю. Он воспринимает эту мысль более серьезно, чем сам Шеллипг, который формулирует ее каждый год и какую-нибудь новую систему, и какую-нибудь иную абстрактную форму. Гегель же стремится понять этот процесс с охватом всех ого особенностей, берет каждым общий принцип только с оговоркой, условно, пока в его распоряжении еще нет метода, гарантирующего всеохватывающее знание этих особенностей, т. е. он проверяет принцип на фактах, на особенностях и отбрасывает его тотчас же, как только оказываются, что он абстрактен и не в состоянии объяснять эти особенности.
'Эмпиризм' Гегеля, доставляющий столь много хлопот и беспокойства его буржуазным интерпретаторам, является главной чертой специфической формы его диалектики. Где проходит граница для Гегеля, мы рассмотрим более детально позднее. Здесь было необходимо указать на главную черту его философствования не только для того, чтобы показать различие между ним и Шеллингом во всей его полноте и резкости, но и для того, чтобы выяснить, почему Гегель — при наличии простирающихся столь далеко различий в некоторых фундаментальных вопросах объективного идеализма — не занял по отношению к Шеллингу незамедлительно негативную, отвергающую позицию, но проверял ее, в известной
