мере экспериментируя при этом, чтобы практически убедиться в ее правильности или несостоятельности.
В другом месте заметок еще более ясно отмечено отношение Гегеля к Шеллингу, хотя его имя здесь не упоминается. Гегель пишет: 'Я очень хорошо помню, как я длительное время был занят поисками в науке, честно полагая, что то, что в ней общеизвестно, это далеко не все. Из разных способов исследования вещей я пришел к заключению, что сущность таится где-то в глубине (im Hintergrunde) и все знают значительно больше, чем они говорят, а именно дух и причины, к которым следует постепенно продвигаться. После того как я тщетно искал, где можно найти то, о чем постоянно говорят и в поисках чего трудятся, как если бы оно являлось чем-то общеизвестным, стало быть и верным, а поиск его — обычным занятием, подтверждение которого я не был в состоянии найти, то я пришел к заключению, что в действительности в нем нет ничего сверх того, что я, кажется, понял, и что остальное — лишь сама уверенность, произвол и заносчивость'[18]. Это замечание стоит в самом конце иенских тетрадей Гегеля. Здесь он пишет в тоне, ясно показывающем, что он полностью выяснил абстрактность, формализм и внутреннюю слабость философии Шеллинга. Гегель в форме как бы внутренней самокритики обрисовывает ясную картину того, как он подпал под влияние конструктивной законченности самоуверенного и импозантного выступления Шеллинга. Когда мы в дальнейшем приступим к анализу фактического различия между Шеллингом и Гегелем, то читатель, познакомившись с конкретными вопросами, которые возникают уже здесь, лучше поймет это поведение Гегеля, чем теперь, когда мы лишь противопоставили друг другу 'интеллектуальное лицо' обоих философов.
Однако если мы преувеличим эту противоположность, то можем прийти к ложным выводам. Если мы ставим перед собой цель правильно понять период 1801–1803 гг., то не можем позволить себе исходить из того, что мы сегодня знаем о последующем развитии Шеллинга. Конечно, уже тогда существовали в зародыше реакционные тенденции более позднего мышления Шеллинга, однако только лишь в зародыше. И никто не мог предвидеть в 1801 г., что инициатор философской революции в Германии закончит свой путь в качестве философа теологической реакции. Даже пустота формалистических построений Шеллинга выглядела тогда иначе, чем впоследствии, из ретроспективы избранного им позднее пути.
Тогда все стояли в начале философского переворота: вспомним, как Гегель едко высмеивал тех, кто хотел завершить философскую революцию, и поэтому абстрактность шеллингианских построений неизбежно должна была казаться чем-то таким, что обычно сопутствует началу той или иной философии в новую эпоху мировой истории (при рассмотрении 'Феноменологии духа' мы увидим, что Гегель даже тогда выдвигает эту точку зрения на передний план).
Маркс, как историк-диалектик, при всей остроте своей критики, адресованной личности Шеллинга, все же подчеркнул 'искреннюю юношескую мысль Шеллинга' и провел параллель между ним и таким философом, как Фейербах. Совершенно ясно поэтому, что молодого Гегеля, боровшегося за принципы объективной диалектики, должна была интересовать прежде всего 'искренняя юношеская мысль Шеллинга'. Тем более Гегель, при всей остроте и правильности его более поздней критики Шеллинга, не мог проникнуть в суть его философии так, как это оказалось возможным для материалиста-диалектика Маркса. Ведь хорошо известно, что метод объективного идеализма всегда оставался общей основой философии и Шеллинга, и Гегеля. Поэтому философия Шеллинга имеет определенные рамки, и диалектическое мышление Гегеля не смогло выйти за эти пределы, тогда как Маркс подверг их уничтожающей критике.
Мы уже говорили, что 'искренняя юношеская мысль Шеллинга' заключалась в его попытке рассмотреть природу и историю как единый диалектический процесс. В этом вопросе он един с самыми глубокими устремлениями молодого Гегеля. И если концепции молодого Гегеля, особенно в области философии истории, диалектической логики намного глубже, чем у молодого Шеллинга, все же мышление Гегеля до этого времени еще не созрело настолько, чтобы создать единую и всеобъемлющую систему совокупного человеческого знания. Шеллинг же сделал это именно в рассматриваемый период, причем в чрезвычайно яркой и блестящей форме. Из приведенных выше замечаний Гегеля становится ясным, что он счел необходимым сначала проверить — на основе собственной работы — правильность шеллингианских концепции, прежде чем приступить к их критике. Из признаний самого Гегеля мы выяснили, что он сделал это в известной мере как эксперимент. Только при таком рассмотрении отношении Гегеля к Шеллингу в первые годы в Иене мы окажемся в состоянии правильно оценить его подход к шеллингианской терминологии, употребляемой им в некоторых своих сочинениях, особенно терминологию в 'Системе нравственности'. Это значит, что мы должны признать влияние Шеллинга на Гегеля, не считая, однако, последнего ни сторонником Шеллинга, ни тем более лицемером или карьеристом, который из 'тактических соображений' умалчивает о различиях во взглядах, уже ясно осознаваемых им.
К этому следует еще прибавить, что сама система Шеллинга, несмотря на блестящую форму изложения, находилась еще в процессе становления, точно так же как и гегелевская, и с каждой публикацией принимала все новые очертания.
Нам, естественно, ничего не известно о личных отношениях между Шеллингом и Гегелем. Они жили в одном городе, преподавали в одном и том же университете, издавали совместно журнал. Разумеется, что они часто вели обстоятельные беседы о принципах философии. И действительно, можно проследить не только влияние Шеллинга на Гегеля в его первых иенских сочинениях, но и обнаружить некоторые гегелевские мотивы, причем довольно четко, в публикациях Шеллинга этого периода. Так, например, вводная статья в указанном философском журнале 'Отношение натурфилософии к философии вообще' долгое время вызывала споры: никто не мог определить, кому же она принадлежала, Шеллингу или Гегелю. Только из одной автобиографии Гегеля, написанной им в 1804 г., стало ясно, что статью написал Шеллинг.
При таких обстоятельствах нетрудно понять возможность того, что Гегель в своих устных беседах с Шеллингом относительно некоторых спорных вопросов диалектики, в личной дискуссии с ним вполне мог попытаться убедить Шеллинга в его неправоте прежде, чем он выступил против него публично. Мы также не должны забывать, что, если Гегель в этот период представлял во многих вопросах более глубокую и прогрессивную точку зрения, чем Шеллинг, в вопросах философии природы, по крайней мере в первое время, он был начинающим. Во всяком случае нам хорошо известно, что во франкфуртский период Гегель только изучает проблемы естествознания, в то время как в этой области Шеллинг, его ученики и независимо от него Гете, с которым Гегель уже в этот период был знаком, достигли больших успехов, и Гегель должен был сначала ознакомиться с этими успехами, критически отмежеваться от них, прежде чем он мог приступить к совершенно самостоятельной разработке своей системы.
Предпринятый нами анализ отношений между Гегелем и Шеллингом показывает, следовательно, правильность нашего вывода о том, что сотрудничество Гегеля и Шеллинга в Иене есть точка пересечения путей двух видных мыслителей.
Гегель все ясней и отчетливей работает в Иене над задуманной им формой диалектики. Из документов, которыми мы располагаем, видно, что только рукописи его лекций за 1805–1806 гг. полностью свободны от шеллингианской терминологии. И это вопрос, касающийся не только терминологии.
Если бы мы стали анализировать различные наброски Гегеля по вопросам философии истории, то увидели бы, сколь тесно связано ясное и конкретное формирование его социальных и философско- исторических воззрений с освобождением от шеллингианской терминологии.
В 1803 г. Шеллинг переезжает из Иены в Вюрцбург. В результате этого переезда прекращаются контакты между ним и Гегелем. Прекратил свое существование и совместно издаваемый ими журнал. Он выполнил свою историческую миссию: расхождение путей между субъективным и объективным идеализмом уже произошло решительно и явственно. Теперь мог начаться процесс дифференциации внутри объективного идеализма.
Однако было бы большим заблуждением рассматривать этот процесс как выявление и выяснение воззрений Гегеля. Мы повторяем: в этот период философия Шеллинга также находилась в процессе становления. При этом все более резкое проявление реакционных элементов философии Шеллинга происходит в непрерывном взаимодействии и связи с формированием более ясных очертаний гегелевских воззрений, с усиливающимся освобождением от тех шеллингианских категорий, с которыми он одно время 'экспериментировал'. В Вюрцбурге Шеллинг в сочинении 'Философия и религия' выступает уже с ясно выраженных реакционных позиций (1804). Его отход от 'искренности мысли' приобретает ясные философские очертания: мир здесь рассматривается уже как 'побочный продукт' (Abfall) абсолюта
