капель и ложитесь у меня в комнате. Вся ваша бессонница пройдет, когда перестанете читать книги.
Она еще раз зевнула, завернулась в одеяло и скоро захрапела.
На другой день Марья Степановна очень быстро вернулась с базара, расстроенная и встревоженная, и торопливо прошла в комнату к сестре.
— Вот, Дашета, вы и Лизавета со мной спорили, смеялись надо мной, говорили, что мне чудится… что коты дерутся и мяукают… А наша жиличка тоже третий день слышит плач. Мужа ее три дни не было дома, и она с детьми очень боялась. Так неужели же ей тоже чудится?
Лизавета перекрестилась.
— Барышни, голубушки! Ведь это нехорошо! Не к добру!
— Ну, что ты, Лизанька, нас пугаешь! — сказала Марья Степановна.
— Лизанька, а ты что думаешь? — тревожно спросила Дарья Степановна.
— Да ведь это сам нечистый тешится, барышни.
— Что с тобою, Лиза? Век мы тут жили… Ничего не случалось. Ведь наш дом не на кладбище построен, — говорила Марья Степановна расстроенным голосом.
— Это ничего не значит, барышня, — уверенно отвечала Лизавета. — Прежде ничего не было… А теперь явилось. Может, он за чьей-нибудь душой пришел, а может, выживает кого-нибудь… Это часто бывает.
Обе сестры побледнели. Они были девушки необразованные и верили в такую ерунду.
— У нас в деревне так же было, — продолжала Лизавета. — В одной избе, как придет ночь, так и станет кто-то на крыше жалобно укать… Жила гам старуха старая-старая. Ну, все так и догадались, что сам за ее душой пришел. Старуха померла. Что ж вы думаете? И укать перестал… А то еще раз перед пожаром…
— Лизанька, что ж теперь делать? — перебила ее Дарья Степановна.
— Надо, барышня, либо икону поднять, либо молебен отслужить, — ответила серьезно Лизавета.
Вечером она окропила все комнаты святой водой; всем было, конечно, не до сна.
V
Страшное происшествие
Когда совсем затих дневной шум, и наступила ночь, — не только Марья Степановна, но и Лизавета и Дарьи Степановна услышали глухой, прерывающийся плач и стоны.
— Теперь слышите? Что, Лиза, ведь я была права! Совсем не похоже на кошачье мяуканье, — взволнованно говорила Марья Степановна.
— Да, да… Так и есть… Похоже на то, — загадочно подтверждала Лизавета и крестилась.
— По-моему, это плачет ребенок, где-то недалеко, — решительно заявила Марья Степановна. Лизавета только усмехнулась и молча махнула рукой.
— Лиза, поди, позови дворника и вместе с ним осмотрите весь двор, — продолжала старшая барышня.
— Вот тоже выдумали! Как же, пойду я! Точно мне жизнь не мила!
— Не хочешь? Я пойду сама… Совершенно ясно, у нас на дворе плачет ребенок… Такой мороз… Жаль ведь! — взволнованно говорила Марья Степановна.
— Ах, Машета, не ходите! Умоляю! Я умру от страха, — кричала, заламывая руки, Дарья Степановна.
— Нет, пойду! Так оставить нельзя! Зажигай, Лиза, фонарь, — решительно сказала Марья Степановна и стала одеваться.
— Куда вы пойдете одни! Выдумали тоже. Не спешите… Дайте мне одеть валенки, — ворчала Лизавета.
— Ох, Машета, не ходите! Не ходите! Умоляю! Не губите себя и меня! Это ужасно! — кричала на весь дом Дарья Степановна.
— Дашеточка; не бойтесь… Заприте двери на замок… У вас три собаки, и страшного ничего нет.
Не обращая внимания на крики сестры, Марья Степановна надела пальто, платок и с зажженным фонарем, в сопровождении Лизаветы вышла в сени. Сестра поспешно захлопнула за ними дверь.
Спускаясь с лестницы, Марья Степановна столкнулась с жиличкой, которая с мужем вышла из квартиры.
— Вы, верно, тоже слышите плач? — спросила она.
— Да, мы идем позвать дворника. Надо осмотреть.
— Зачем нам дворник? Мы справимся, и одни, — басом ответил жилец.
Они вчетвером спустились на двор. Была темная, морозная ночь. Дул сильный ветер и пронизывал до костей. Этот-то ужасный ветер и доносил глухой детский плач. Теперь всем стало ясно, что прерывающийся плач несется из сарая, стоявшего поодаль от жилых строений. В этом сарае Марья Степановна держала раньше корову.
— Дайте-ка мне, хозяйка, фонарь. Я пойду вперед, — сказал жилец.
— Слышите… стонет… Идите скорее, — дрожащим голосом прошептала Марья Степановна.
Жилец поспешно открыл сарай, задвинутый засовом. В дальнем темном углу кто-то вскрикнул и умолк.
— Ужасно! Ребенок один в углу. Не шевелится… — проговорил жилец, даже отступив на мгновение.
То, что представилось вошедшим, было действительно так ужасно, что волосы, как говорится, становились дыбом. В углу сарая сидел маленький ребенок. Какие-то жалкие лохмотья едва прикрывали его худенькое тело. Он весь посинел, скорчился, дрожал.
Обе женщины с воплями бросились к нему. Дрожащими руками Марья Степановна подняла ребенка… Он собрал последние силы, весь затрепетал и закричал осиплым голосом:
— Ой, не буду!.. Не бей!.. Не бей!..
Его болезненный, за душу хватающий стон заставил всех вздрогнуть.
— Ах, Боже! Это… это что-то зверское! Несчастный крошка. Не бойся, миленький. Мы не обидим тебя… Смотрите, как он избит…
— Ну, злодеи!.. Барышня, да ведь это, кажись, мальчонка нового дворника…
— Да что ж это с ним сделали, душегубы! — говорила Лизавета, укутывая ребенка в свой платок.
Марья Степановна слова не могла вымолвить; она дрожала, как в лихорадке, слезы так и капали из ее глаз…
— Надо нести малютку скорее в квартиру… Пожалуй, я возьму хоть к себе, — сказала жиличка.
— Нет, я возьму его к нам, у вас своих детей много, — едва выговорила Марья Степановна.
— Хорошо бы его помыть… напоить теплым, смазать хоть салом его тело. Несчастный крошка! Я сейчас принесу ему белья от моих детей, — говорила жиличка.
— Несите его скорее… А вы, бабушка, позовите ко мне дворника, — обратился жилец к Лизавете.
Дворник явился на зов, видимо испуганный, с заспанной противной физиономией. Его маленькие хитрые глаза едва виднелись, нос был огромный, и во всем лице было что-то зверское, лисье, отталкивающее.
— Чей ребенок был тут заперт? — строго спросил жилец.
— Вы не беспокойтесь, господин. Ему ведь ничего не сделается. Такой дрянной мальчишка, непослушный, грубиян.
— Я тебя спрашиваю, чей это ребенок? — еще строже повторил жилец.
— Наш. То есть не наш, а приемыш… Сродственник жены… Скверный мальчишка!
— Мы с тобою, любезный, завтра поговорим в полиции.
— Вы это напрасно, господин, вмешиваетесь не и свое дело. Мы, значит, ему добра желали… Ему ничего худого не делали, — дерзко заметил дворник.
— Молчать, изверг! Вон! — громовым голосом крикнул жилец.
