толпились мальчуганы — его «босоногая команда».
Перед окном стояло высокое кожаное кресло. Сбоку — мольберт[21] с начатой картиной. Письменный стол, кожаный диван, на котором спал дедушка, несколько кожаных стульев, высокая этажерка[22] и таинственное бюро с бронзовыми украшениями.
Это бюро занимало полкомнаты. Одна из крышек его откидывалась и получался письменный стол. А внутри было множество ящиков, отделений и полок. И чего-чего там только не было! Так же, как и на стенках кабинета. Все стены его увешаны были картинами, старинным оружием и всякими другими мелочами.
В бюро же у дедушки были разные книги, краски, рисунки, инструменты, были старинные монеты. Была спрятана и родословная, которую он с гордостью показывал нам.
Вынимая большой лист пожелтевшего пергамента[23], дедушка указывал на рисунок:
— Вот это наш род Горбуновых… Он очень древний дворянский и в шестой книге записан. Это родословное дерево.
Мы с удивлением смотрели на это родословное дерево «со множеством яблоков», как мы говорили тогда, и, конечно, не понимали его значения.
Кроме того, в кабинете стоял столярный станок и масса интересных начатых работ. То дедушка делал для своей босоногой команды волшебный фонарь, то клеил огромный воздушный змей, иногда делал кукольный театр, то что-нибудь чинил: разбирал старые часы или ружье, делал даже табуреты, стулья, шил сам сапоги.
В праздники дедушка всегда встречал день мольбертом. Утром, пока еще было светло, он неизменно писал картины. Дедушка был любитель-художник и поклонник красоты.
Почти до обеда, до часу дня дедушка обыкновенно рисовал в кабинете, тетя Манюша играла на фортепиано… Тетя Саша одевалась, прихорашивалась в зале. Она делала прически, примеряла разные ленточки… Вдруг в кабинете за тонкой стеной слышался шорох, затем грохот и сдержанный взрыв смеха…
— Это ужас! — вскрикивает тетя Саша. — Наверно, папенька опять мальчишек через окно перетаскивает…
В кабинете все затихало и некоторое время длилось молчание. Затем опять слышался взрыв приглушаемого смеха.
Тетя Саша начинала сердиться.
— В собственной квартире покоя нет… Вечно шум, гам, визг, смех…
— Ты бы пошла пройтись, — слышался голос дедушки.
Бабушка выходила из кухни и вступалась:
— Сашенька, оставь отца… Ведь сегодня праздник… Ему одна радость — забавляться с его ребятами.
Действительно, дедушка перетаскивал к себе своих уличных гостей через окно. Иногда они задевали за что-нибудь и производили грохот. Иногда дедушка сам смешил их рассказами… И в кабинете слышались веселые взрывы детского смеха. Как нам хотелось туда!.. Но тетеньки не пускали. «Барышням неприлично заниматься с уличными мальчишками», — говорили они.
Когда же тетушки по праздникам уходили гулять, бабушка нарезала полную тарелку мяса, ветчины или колбасы, накладывала груду хлеба, иногда и булок и, точно стесняясь чего-то, робко входила в кабинет дедушки.
— Вот, Костенька, угости своих ребят…
— Спасибо, тетенька… Спасибо! — пробегал шепот между детьми. Они радовались и жадно смотрели на угощенье. Все это были полуголодные, бедно одетые, босоногие обитатели подвалов и чердаков.
Дедушка, взволнованный, выходил за бабушкой в темненькую прихожую и здесь крепко обнимал и целовал ее.
— Ах ты, моя верная подруга!
Больше нельзя было порадовать дедушку, как сделать что-нибудь для его мальчишек, побаловать их, приласкать, накормить…
— Они ведь несчастные… Ни света, ни радости, ни ласки не видят… Всегда голодные… Люблю я таких ребят… — говаривал дедушка.
А бабушка — его верная подруга — это знала хорошо. Когда тетеньки уходили гулять, особенно — исчезала из дома тетя Саша, она всегда входила в кабинет дедушки и непременно несла туда тарелку с едой или с незатейливыми сладостями для «босоногой команды».
Старушка входила на кухню умиленная, особенно после ласки дедушки. Мы видели слезы на ее глазах. Обращая взор то к кабинету, то к нам, она говорила:
— Голубчик мой!.. Сам-то чист душою, как дитя… Уж если сделать что для его мальчишек — больше радуется, чем для себя…
— Бабушка, откуда же у дедушки столько мальчиков?
— Это все беднота василеостровская… Знают, что он их любит, жалеет, прикармливает, учит… Вот и рвутся к нему…
— Чему же он их учит?
— Всему хорошему… И заступается за них… Да вот подрастете, сами поймете своего дедушку.
И мы, действительно, позже поняли его, и оправдали эту его слабость, которую так осуждала тетя Саша, — слабость чистой, глубокой души ко благу другого.
Хорошо, кому это дано Богом… Для того и жизнь полна и интересна. Для этого не надо, оказывается, иметь ни много свободного времени, ни богатства, ни уменья. Надо только иметь живую, отзывчивую душу…
Мои воспоминания о сером домике были бы не полны, если бы я не упомянула еще об одном обитателе — о Дуняше.
В то время это была молодая деревенская девушка, друг и участница проказ нашей мамы и ее любимица… Они вечно о чем-то шептались. Дуня готова была в огонь и в воду пойти за свою любимую «боярышню»… Она всегда говорила: «боярышня», «боярин», «боярыня». Вскоре Дуня перешла на житье к нам и прожила в нашей семье более 50 лет.
Дуня поступила к бабушке прямо из деревни, лет 15–16. Это была черноглазая веселая хохотушка, очень наивная и глуповатая. Ее грубый голос, неожиданные взрывы хохота раздавались весь день. При этом она пересыпала свой смех своеобразными возгласами:
— Ахти-тошеньки! Мати, светы мой! Ай да уморушка! Угомону нетути!
Тетю Сашу она постоянно выводила из себя. Действительно, она до глубокой старости сохранила этот раскатистый, грубый, неожиданный смех, похожий на возгласы: «Ги-ги-ги! Го-го-го!».
Дуняша была усердная, сильная, выносливая работница. С улыбкой, охотно, беспрекословно она делала все, что ей приказывали. Могла работать, не покладая рук, целые дни. За это, вероятно, и дорожила ею бабушка.
Но ее наивность доходила часто до смешного… Долго она путала, перевирала, смешила всех и особенно нас. Пошлют ее за мясом. Она влетит в часовой магазин, расхохочется, оглянется удивленно, увидит, что кругом часы, и все-таки крикнет:
— Давайте скорее мяса на котлеты…
Ну, конечно, все приказчики над ней смеются.
Пришла она раз в зеленную и, предварительно расхохотавшись, сказала:
— Посылайте скорее к нам Сергея и Петрушку!
Вышло недоразумение. Оказывается, ее послали купить сельдерей и петрушку.
Или, чуть не усмотришь за ней, она что-нибудь напортит, натворит беду от усердия.
— На месте маменьки я бы эту деревенскую дуру и часа не стала держать, — постоянно говорила тетя Саша.
Но в нашей старинной, патриархальной семье как-то развилось особое чувство привычки и
