— Я сама буду хорошая жена и послушная… И мужа стану уважать. Вот и он будет ко мне хорош. Да и хозяйство я люблю, и деточек до безумия люблю, — возражала с милой улыбкой Аня Ястребова, и всем казалось, что она действительно будет хорошей женой и матерью.
— Поступлю в бонны с шитьем, я очень детей люблю, — говорила Люба Андреева.
— А я у дедушки останусь, хозяйничать буду, — заявила ее сестра.
Соню Малкову, с дурным, неуживчивым характером, горячо любила ее мать и мечтала жить только с ней и для нее.
У всех этих девушек были родные, близкие, знакомые. О многих заботились, обшивали, делали подарки: кому часы, кому браслетку, брошку, на платье или альбомы, мелочи. Прожив почти десять лет в закрытом учебном заведении, под вечными заботами, в тепле и в мечтах, все эти дети выходили наивными и незнакомыми с жизнью, о которой они имели свое фантастическое представление. Мир был так велик, столько было в нем людей, и хороший и дурных, что на каждом шагу можно было и дурное встретить и ошибиться.
О Наташе Петровой некому было позаботиться. Дядя Коля ничего не мог сделать для нее. Она чувствовала себя одинокой и несчастной среди всех этих забот и хлопот выпускных подруг. Ей было страшно вступать в жизнь. На приемах Николай Васильевич видел племянницу всегда грустной и молчаливой.
— Ничего, Наташечка, проживем… Бог поможет. Устроишься, и люди добрые найдутся. Ведь и ты можешь Другим что-нибудь хорошее сделать. Право. Жизни-то Ведь своей никто не знает, — старался он ее ободрить.
— Кому она нужна, моя жизнь? Ничего я не могу сделать… и это тяжелее всего. Буду я работать себе только на хлеб, — отвечала понурив голову Наташа, — вы меня не оставите, дядя Коля? Одна я… такая дикая. Мне так жутко… И с подругами-то не умела сойтись, — говорила девушка.
— Не оставлю, Наташечка, никогда не оставлю. Я всегда о тебе думаю.
— Хоть бы тетю Машу найти да Липочку. Может, они придут на выпуск. Так хочется, чтоб были у меня родные, — говорила Наташа печально.
— Вряд ли, Наташечка, впрочем, я разыщу их… Я бы пришел к тебе, да сама знаешь: нет у меня одежды. А у вас парадно: совестно людей.
— Знаю, дядя Коля… Все-таки вы придите…
— Главное, ты не грусти… Кончишь, и заживем хорошо.
Николай Васильевич начинал говорить горячо и убежденно: «Всякий человек может сделать другому хорошее… Ты только желай этого. И все это будет».
От приюта Наташе сделали немного белья, два платья, шубку и все скромное обзаведение и от приюта же ее устроили в мастерскую нарядов, куда она должна была переехать через неделю. Начальница призывала хозяйку мастерской, говорила с ней и познакомила Наташу. Хозяйка была высокая, сутуловатая женщина, сильная, брюнетка с большим носом, говорила она очень льстиво, хвалила себя, свое обращение с мастерицами и девочками, свою мастерскую, хвасталась заказами и уверяла, что она шьет только генеральшам да княгиням, но Наташе она не понравилась, а почему, она сама не знала. Девушка не могла знать, что истинная правда и доброта — скромны, молчаливы, себя не хвалят, о себе не кричат, а ждут, чтобы о них сказали и само дело и другие.
Перед выпуском пришел Николай Васильевич и принес Наташе образок своей работы, ленточку, мыло и помады. Он думал, что ленточка, мыло и помада — необходимая принадлежность туалета в торжественных случаях.
Он сказал, что тетя Маша очень постарела, а Липочка еще пополнела, и они никуда не ходят, живут в маленькой комнатке, в большой нужде.
— Они не очень-то мне обрадовались, Наташечка! Даже испугались и в горницу не пустили… Кажется, рассердились. У двери мы поговорили. Сказали, что не придут. И для чего им идти, если у них ты жить не можешь, — рассказывал Николай Васильевич.
— Я и не собиралась у них жить. Ну и не надо! Бог с ними! Жестокие люди, — раздраженно сказала Наташа. За последнее время она даже стала раздражаться.
Наступил выпуск. Это было в конце мая. Сколько волнений, забот и тревог пережили воспитанницы в этот день. С утра комнаты приюта кишели родными: собрались матери, тетки, знакомые. Они прихорашивали и одевали молодых девушек.
Анюта Мухина, завитая, раскрасневшаяся, в нарядном белом платье, порхала, как бабочка, и была похожа на модную картинку.
Аня Ястребова говорила и смеялась без умолку и была необыкновенно мила. Соня Малкова капризничала со своей мамой и никак не могла одеться к лицу: все ей не нравилось. Все суетились, волновались, громко разговаривали, целовались, давали друг другу обещания, клятвы помнить, писать… Наташа ходила между подругами, как потерянная, со скорбным выражением лица и застывшей на нем думой.
Торжественно был отслужен молебен в зале. Зала была полна почетных гостей, родных, воспитанниц, прекрасно пел хор и громче всех раздавался чистый голосок Наташи.
В конце залы, сзади всех, притаившись в уголке, неподвижно стоял монах… Казалось, он не присутствовал на этом торжестве, — он молча молился, и мысли были где-то далеко. Даже когда кончился молебен, он долго оставался в оцепенении. Наташа в своем сером скромном платье подбежала к нему — он очнулся.
— Спасибо, милый дядя Коля, что пришли. Я все смотрела на вас. Вот я и кончила!
— Поздравляю тебя, Наташечка! Бог поможет… — со слезами сказал Николай Васильевич и не мог продолжать от волнения.
После молебна попечитель раздавал девицам аттестаты, книги, награды. Полились поздравления. Воспитанницы пели прощальные стихи. Затем был завтрак, веселый и оживленный.
В шесть часов воспитанницы стали разъезжаться, навсегда покидая стены приюта, где они беззаботно провели детские годы. Трогательно прощались, все плакали.
— Аня Ястребова, будешь часто писать? — спрашивала Надя Андреева, порывисто и крепко целуя подругу.
— Уж два раза в неделю непременно. А то, может, и чаще. На свадьбу ко мне приходите, девицы. Я всем напишу.
— Прощай, Саша, помни, что ты клялась меня любить.
— Помню, Олечка. И ты себе других подруг не заводи. Девицы, посмотрите, какая у меня шляпка и боа кружевное… Это мне графиня прислала… Мы с мамой на своих лошадях поедем. Прощайте, девицы, приходите непременно ко мне. Я вам все покажу, — суетилась и трещала громче всех Анюта Мухина.
Последними ушли с дедушкой швейцаром сестры Андреевы. Наташа Петрова провожала их. Она оста лась одна в приюте. Здесь она должна была остаться еще несколько дней, а затем уйти прямо на место. Сегодня ее позвала к себе провести вечер начальница.
Совестно, тяжело туда идти… Что она будет там делать и говорить? Она всегда стеснялась начальницы, особы строгой и холодной…
Как не хватало Наташе теперь родной, близкой души, участия и заботы… Одна, совсем одна она в этом большом мире… Она прошла в спальню и рыдая упала на постель. Она плакала долго и горько.
Вдруг она почувствовала, что ее кто-то трясет за плечи: это была старая учительница.
— Петрова, Петрова, что так горюешь? Не плачь, душечка. Иди, тебя зовет к себе начальница. — Старушка поцеловала Наташу и отправила к начальнице.
Девушка вступала теперь на новую самостоятельную дорогу; жизнь без забот о насущном куске хлеба кончилась.
В МАСТЕРСКОЙ
Около модного магазина с огромной черной вывеской, помещавшегося в первом этаже большого каменного дома, остановилась пролетка. С пролетки спрыгнула молодая худенькая девушка и попросила
