— Вы успокойтесь, Иван Денисыч… Молитесь Богу: вам легче станет…
— Не может быть легче!..
Больной задумался… Глаза его, испуганные, дикие, смотрели куда-то в даль. Он заговорил тихо, жалобно, перерывающимся голосом:
— Какую жизнь я прожил!.. Какую жалкую, ничтожную жизнь… Никто не помянет добром.
— А вы не думайте о жизни-то… Молитесь Богу, голубчик вы мой!.. Легче будет, прервал его Осип.
— Дай вылить душу, Ильич!.. Слушай!. Я никому ничего не сделал хорошего, а погубил многих, многих… Страшно вспомнить… Тебя погубил… твоих…
— Иван Денисыч, разве забыли вы? Господь разбойника покаявшегося простил и вас простить…
— Нет… Выслушай, Ильич!.. Скорее бы батюшка пришел!..
В это время в узенькое окно острожной больницы заглянул ранний рассвет весеннего утра и осветил убогую обстановку. В дверь вошли священник и доктор.
Больной оживился, даже приподнялся на постели…
— Батюшка!.. хочу покаяться перед смертью… Этот старик не виноват… Я его сгубил… Он всю жизнь был честный… Я все вам скажу.
Осип закрыл лицо руками и заплакал… Священник сделал знак рукою, чтобы все ушли, и остался с больным один.
Вскоре батюшка вышел. Он видел, что в больничном коридоре сидит старик и весь трясется от беззвучных рыданий. Священник подошел к нему и ласково, положив на его голову руку, проговорил:
— Я все сделаю для того, чтобы ты был оправдан.
Старик упал на колени. Перед ним вдали мелькала свобода, родина, Дуняша, бедная, одинокая…
В тот же день Иван Денисович умерь на руках у Осипа. Осип принял его последний вздох, утешал его, благословлял и плакал над ним… И на душе у старика было светло и радостно.
В один из теплых весенних дней, между зеленеющими полями озимых всходов, по дорожке плелся странник. Сгорбленный, дряхлый, с котомкой и котелком за плечами, он еле передвигал ноги. То посидит странник, то остановится, опять пойдет, глядит кругом, крестится; по старческому лицу текут слезы.
Был уже вечер, когда странник доплелся до маленькой деревушки.
Около ворот его встретил беловолосый мальчуган, залаяли собаки, Мальчуган бежал с ведром к реке, сверкавшей вдали.
— Стой, парнишка! Не знаешь ли, где живет Дуняша Осипова? — остановил старик мальчика.
Мальчик широко раскрыл глаза и посмотрел на старика с удивлением.
— Кака-така Дуняша? Не ведаю.
— Такая беленькая, глаза голубенькие, сиротка?
— А-а-а, это Дунька!.. У нее дедка арестант. Знаю. Она нянькой у Ефима-кузнеца. Вон там на краю.
Мальчик указал рукой на последнюю избу.
Через минуту старик стучал под окном этой избы. Из избы вышли две женщины: одна молодая, красивая, в повойнике, другая, с ребенком на руках, — худенькая, бледная, бедно одетая, с белокурою косой.
— Старичок милостынку просит, сказала вторая.
— Нет… нет… Дунюшка! — тихо проговорил старик и опустился на скамью, что была под окном.
— Дедынька, желанный! ты ли!? Да как же!.. Ох, не верится! — выкрикнула девушка и, передав ребенка молодухе, бросилась к старику и припала к его ногам.
— Дедынька, родненький!.. Как же ты вернулся? Какое мне счастье! Пришел… Глаза не верят… плакала и причитала девушка.
— Вернули меня, дитятко… Неповинен я. Бог правду видит… Милая, рад я… Доплелся… Не помню, что и говорю… Дунюшка!
Кругом стал собираться народ. Из толпы выдвинулся седой маленький старичок.
— Осип Ильич! кум дорогой! Добро пожаловать! — проговорил он и протянул руку.
— Признал, Степан Васильич! Состарился. Десять лет в Сибири я горе-горевал… Отпустили… Невиновен был… Ошибка вышла… Приплелся на родине умереть.
— Зачем умирать! Мы тебе хатку отведем и живи около нас. Теперь полегче жить. Воля-матушка пришла.
— Наслышан про нее, зорьку ясную. С Дунюшкой дайте век скоротать!.. Отдохну после горя лютого… Еще поработаем… Спаси вас, православные!
Старик кланялся на все четыре стороны, плакал умиленными слезами, а около него сияло счастием и радостью худенькое лицо белокурой девушки.
