страшно стало. Чуть не умерла.
— Я не боюсь… Все равно умру… Терпеть от них хуже.
— А ты терпи… У нас батюшка говорит в деревне в церкви, что сам Христос терпел муки. Зато ты прямо на небе в рай попадешь и с ангелами будешь… — сказал Ваня.
— Ох, уже все равно… Одно бы… Тяжело. — Мальчик закашлялся.
— Чего ты лаешь? Спать не даешь… — закричал в темноте Антон.
— Разве кашель можно удержать! Кашель от болезни, — ответил кто-то.
— А ты в подушку кашляй, чтобы не слышно было! — закричал Антон.
— У нас в деревне здоровый народ… Здесь у меня все сердце сосет… Либо ноги пухнут. А в деревне я не знал, что такое болезнь, — задумчиво проговорил Вася.
— Да… Там хорошо… — ответил Федя.
— У нас река широкая… Рыбы много. Раз я вот какого окуня поймал… А в другой раз у меня щука такая оборвалась, что я думаю фунтов десять… Право… Я видел, как у нее спина в воде мелькнула… Мы все больше около мельницы ловили… Там место у запруды тихое… Ивы, вот как шалаш… Незабудков-то видимо-невидимо!..
Мальчик размечтался… Ваня и Федя пригнулись совсем к его лицу и слушали, слушали жадно, пока рассказ не прервал опять упорный кашель Феди: он откинулся на постель и кашлял долго, до изнеможения… Потом перестал.
— А у нас лес большой-большой, даже медведи водятся… Я сам видел… — заговорил Ваня.
— Долго ли вы будете шептаться! Молчите! — закричал Антон.
Дети замолчали.
Через некоторое время Федя подвинулся к товарищу и тихо, тихо спросил:
— Как это тебя отпустили в такую жизнь? Я-то бездомный. Никого нет… Куда деваться… Все равно… Везде так… А у тебя, вишь, и матка есть, и дядя, и сестры?
— Да уж не знаю… Мама у нас хорошая… Так отпустила… Мужик один уговорил. Думала — лучше… Не знала она… Мужик-то обманул, говорил: «Я его в ремесло представлю, выучится, тебе помога будет…» Мама-то поверила.
Мальчик замолчал, затих что-то вспоминая… Вдруг он бросился и уткнулся в матрас, захлебнулся от горьких рыданий, стараясь, чтобы его не услышали, и весь трясся, а Федя рядом кашлял и гладил его по спине. Ваня тоже пожалел его и сказал:
— Подожди… Может, мы кого попросим и письмо напишем…. Может, мать узнает.
— Ох, не узнает… Писал я… Да ответа нет… Жива ли? Может и не жива… Не выбраться мне из этой жизни.
Мальчики замолчали. Больше не о чем было говорить.
Вася, мечтая, вспоминая деревню и близких, стал дремать. Он давно уже забыл деревенскую бедность и голодовки, вспоминал одно светлое, хорошее, и деревня его казалась ему раем. Он заснул и во сне видел мать, Параню — любимую маленькую сестренку, других сестер и даже закричал: «Мамка… Щука-то какая… Уплыла».
А Федя всю ночь прокашлял.
III
Это было ровно два года назад. В том году лето было плохое, дождливое, холодное. Хлеб не уродился и новый всходил плохо. В деревнях горевали: впереди грозила беда, голодовка… Особенно крестьянки- матери совсем повесили головы: что-то ждет их ребят зимой…
А ребятам и горя мало: бегали они по полям и лесам, играли в лапту, в бабки, ловили рыбу. Осень наступила тихая, ровная. Говорили, что пришло бабье лето.
Вася вернулся с рыбной ловли. Из родной деревни Белой — он бегал с ребятами далеко, за пять верст, к мельнице. Там кусты ив нагнулись низко над рекой и как будто образовали шалаш; по берегу росло множество камышей и между ними незабудок. Тут на берегу лежало сломанное грозой дерево, с которого так удобно было удить. Это было любимое место деревенских ребят. Оно славилось по окрестным деревням: здесь было тихо и привольно и хорошо клевала рыба, особенно после дождя, как замечали некоторые ребятишки. В тот памятный день рыба клевала на славу, и Вася едва успевал закидывать удочку. Он наловил целое ведро мелкой рыбешки: уклеек, плотвы; попалось ему несколько окуней и даже небольшая щука. Довольный и веселый спешил мальчик домой… То-то мамка будет рада! Наварит ушицы, сестры и бабушка похлебают горяченького. Тот год был тяжелый, и они даже горячую похлебку ели не часто. Были они безземельные, а семья большая — семь душ: мать, бабушка, Вася и четыре сестры. Мать изводилась над разной деревенской работой, а прокормить такую семью без отца трудно. С голоду не умирали, но ребята никогда не бывали сыты.
Вася вбежал в свою избу радостный, с громким возгласом:
— Ну, мамка… вари скорее уху! Рыбы-то, рыбы-то сколько я сегодня наловил!
Закричал он и остановился на пороге смущенный. В избе за столом сидели два мужика и мать… Бабушка сидела на лавке поодаль. На столе стоял самовар и бутылка водки… Мужики пили чай. Мать сидела понуря голову, и Васе показалось, что она плакала.
— Чего это они, точно в праздник?! Самовар-то, верно, у соседки взяли… Водки где-то мать достала, а денег нет… Бабушку чаем не угощают… — как молния пробежали эти мысли в голове удивленного мальчика. Одного мужика он признал — это был их знакомый из соседней деревни, а другого, рыжего, со всклокоченными волосами и такой же большой бородой, Вася видел в первый раз.
— Это и есть твой парнишка? — спросил мужик с рыжей всклокоченной бородой. — Какой он тебя щупленький… Не работник… Что ему здесь делать? И говорить нечего…
— Ох, дядюшка, да с чего нашим ребятам добреть-то?! Ребята из мякины не выходят… Не сыты, не обуты, не обучены. Наше житье горькое! — ответила мать и заплакала. Заплакала и бабка, сидя в уголке.
У Васи неизвестно отчего защемило сердце, стало жутко и боязно. Ему почудилось что-то недоброе во всем этом празднике и угощении. В их бедную избу редко кто заходил с чем-нибудь радостным и хорошим.
— Поди сюда, сынок, поди милый! — каким-то особенно ласковым и жалобным голосом сказала мать и вздохнула.
— Поздоровкайся… Дядя Евстигней нам добра хочет… Вот и другой дядюшка… Как тебя звать-то?
— Зови меня Егором…
— Вот дядя Егор тоже жалеет нас… Уму-разуму в нашем сиротстве учит.
— Да уж, что и говорить! Только жалеючи твою нищету. А то, что мне за охота с чужими ребятами возиться! Не корысть какая!
У Васи сердце забилось так шибко, точно хотело выскочить из груди.
— Знаешь сама, как Сенька Степанов устроился… А все кому надо спасибо говорить? Мне… Я его представил… Теперь барином живет и родителям помогает…
— Слышали мы, знаем… Степановы исправно живут. Сын Сеня у них хороший, — сказала мать и опять заплакала.
— А Егора Беспалого тоже, поди, знаешь? Я же его в город отвозил. Теперь первейший сапожник… А кому спасибо? Все дяде Егору.
— Ох, знаю, все знаю… А все-таки боязно его в город отпускать. Поди, всего навидится. И колотушек примет, и наголодается, и нахолодается; здесь хоть и бедно, да около матери все потеплее… Иной раз ударишь, а то и пожалеешь.
Мать горько заплакала. Вася понял все: его хотели отправить в город, в ученье, как многих отправляли из их деревни.
Рыжий мужик рассердился.
— Ну вот: баба, и бабьи у тебя разговоры! Есть нечего, а сынок тут болтайся около матери без дела,
