без проку! Привыкнет он баклуши бить, избалуется, потом и не выйдешь, и не выкрутишься из горя… Сама хватишься, да уж поздно.
— Мамка, я не поеду в город! Я дома останусь! Отдай меня в работники! В пастухи… Не поеду и не поеду! — закричал Вася и бросился к бабушке.
— Ну, тебя-то еще и спрашивать не станут, — сказали оба мужика.
Вася заревел на всю избу и убежал. Бабушка поплелась за ним. Заплакали его сестры, притаившиеся на печке и мать.
Мужики потолковали, горячо убеждая бедную женщину, допили водку и ушли.
Настало тяжелое время. Несколько дней мать убеждала и уговаривала Васю: «Все учатся в городе; они безземельные: рассчитывать не на что, выучится он — помогой матери будет и сестер подымет… Вся надежда на него».
— Не круши ты моего сердца. Поезжай с Богом: все ребята туда едут. Вон, кто выучился, как хорошо. Ремесло в руках — всегда сыт будешь. Дядя Егор обещал либо в слесаря, либо в сапожники определить. Дело прибыльное.
Мать то сердилась и бранила Васю, то говорила с ним ласково. Бабушка была недовольна и все время ворчала и плакала: «Ну куда он поедет?! Велик ли он? Отобьется от дому, от крестьянства, избалуется там и пропадет… И здесь можно жить».
— Эх, маменька, не мути ты мальца… Как жить-то безземельным? В работниках, в пастухах… И себя не прокормишь… Нет, ему одна дорога: ремеслу выучиться и в люди выйти… Добрые люди помощь оказать хотят, а мы еще брыкаться станем. Не дело ты говоришь, маменька.
Через некоторое время Васю уговорили и снарядили в путь-дорогу. Мать собрала все, что можно было собрать среди их бедности. Горько плакал мальчик, расставаясь с матерью, с любимой двухгодовалой сестренкой Параней, с бабушкой, с привольем деревенских лесов и полей. Горевала и его семья.
— Полно вам реветь-то! Не навеки расстаетесь… Смотри-ка, через год каким молодцом твой сын будет и не нарадуешься. Писать письма оттуда станет. Там ему каждый лавочник напишет… Все знать будешь, — говорил дядя Егор, приехавший в телеге за Васей.
Аграфена, мать Васи, увела сына на двор, в укромный уголок, долго крестила, всхлипывала и приговаривала:
— Ох, сынок, берегись зла, соблазна… Храни Бог, чужого не бери… У нас этого в роду не бывало… Товарищей дурных не заводи, сторонись от них… Хозяина слушайся, потрафляй… Да напиши ты нам… Вот тебе 20 копеек… Больше нет, родимый… Напиши же… Поди знаешь, куда писать-то!
— Знаю… — сквозь слезы отвечал Вася.
Но всему бывает конец. Дядя Егор уехал с Васей. Оказалось, что по разным деревням он забрал еще шесть человек ребят, и они двинулись в пусть все вместе.
Была осень. Время было дождливое, холодное. Ребята, оторванные от родных семей, были неразговорчивы, угрюмо молчали и волчатами смотрели друг на друга. В телеге их трясло, они зябли, так как одежда их была плохая. Дядя Егор был мужик сумрачный и тоже всю дорогу молчал. Наконец они добрались и поехали на чугунке. Дорогой дядя Егор встретил каких-то приятелей-земляков, стал с ними разговаривать и выпивать водочку. Про своих ребят, казалось, он совсем забыл. Впрочем, дорогой на двух станциях он оставил у кого-то в ученье двух мальчиков. Остальных пятерых, в том числе и Васю, привез в Питер.
Здесь начались их скитания. Дядя Егор оставил ребят, голодных и озябших, на каком-то постоялом дворе, а сам все время водил компанию с приятелями, пропадал и возвращался выпивши. Какая корысть была ему привозить в Питер деревенских ребят — неизвестно. Но, по всей вероятности, он получал за них от хозяев деньги.
В один из серых, дождливых дней Вася был приведен в подвал хозяина-тряпичника. Хозяин и дядя Егор выпили водки, потолковали, и Вася остался. Вместо ремесленника его сделали тряпичником. Вася понимал, что дядя Егор обманул и мать и его. Но что же мог сделать одинокий мальчик в чужом, незнакомом городе, среди чужих людей?! Пришлось взять грязный мешок за плечи и выучиться, ходя по дворам, гнусливо выкрикивать: «Костей, тряпок, бутылок, банок продать!..»
Вася горевал, плакал, худел… Собирая по грошам на марку, он раза два просил в лавке написать матери письмо. Но ответа не было… Или он переврал адрес, или письма не доходили…
Только по ночам, в тяжелом забытьи, уносился Вася мыслями из мрачного, смрадного подвала в родную деревню к матери, к старой бабке, к Паране, на вольный, здоровый воздух. Как ему хотелось вернуться туда из этой жизни! А жизнь тряпичников была так тяжела, так ужасна…
IV
Чуть забрезжил рассвет холодного, туманного утра, как из узкого, грязного дома, который ютился на окраине города, вышла толпа ребятишек с мешками за плечами. Это были тряпичники. Они, как тараканы из-под печки, расползлись в разные стороны.
— Я пойду на свалку за заставу, потом в Семеновский переулок, а потом обойду предместье! — проговорил громкий, уверенный голос подростка. Он шагал впереди всех.
— Ишь ты, Антошка, лучшие места забрал. Так-то ты всегда… Оттого тебе и хорошо… — проговорило несколько робких детских голосов из толпы, шедшей позади.
— И вовсе не лучшие! А вам дела нет. Не смейте туда ходить! — крикнул Антон и побежал бодро вперед.
— Все себе забрал… Кровопийца!.. — огрызнулись ребятишки и пошли в разные стороны города.
У всех этих тряпичников город был распределен заранее между собою, и ходить на чужие места они не смели. Побойчее ребята выбирали лучшие свалки мусора за городом, лучшие улицы на окраинах, а те, которые были тише, более робки, отправлялись туда, где было можно меньше достать и купить товару. Так и всегда бывает в жизни. Тряпичники — Вася, Федя и Ваня — остановились в раздумье. Мальчики как бы сговаривались.
— Мы с тобой, Федюха, пойдем сначала на мою свалку, вот что за железной дорогой… Может, там новый мусор привезли. Пороемся вместе… Может, на счастье что и найдем… — предложил маленькому и слабому товарищу Вася.
— А после ступай по Подгорной улице, там в каждом доме бабы кости да тряпки собирают. Можно прибыльно купить, — посоветовал Ваня.
Они оба, как бы сговорившись, хотели помочь товарищу, у которого, как говорится, в чем только душа держалась.
— Хорошо, пойду… Только, как я потащу, коли я соберу что? — задыхающимся голосом сказал Федя.
— А ты у Подгорной-то улицы меня около пяти часов обожди. Коли что, я тебе помогу дотащить мешок.
— Хорошо, обожду, — ответил мальчик и поплелся направо от своего дома, а товарищи его пошли в левую сторону.
— Эх, заколотил его хозяин… Каждый день ему попадает. Жалко, — сказал Ваня.
— Очень уж он дохлый, да и рева-то какой. Его кто хошь обидит.
Всех этих трех мальчуганов жизнь в подвале, в грязи, среди брани и дурных примеров еще не успела испортить. В их душах, оторванных еще так недавно от дома, от семьи, природы, теплилось что-то светлое, отзывчивое. Под грязными лохмотьями в душах тряпичников жила жажда дружбы, ласки и заботы… Они сблизились; как умели, помогали друг другу в этой мрачной обстановке, и отраднее им было нести свой тяжелый крест. В этой помощи, дружбе, в каком бы то ни было темном и грязном углу они ни проявлялись, — таится великая сила, которая поддерживает и согревает и придает бодрости среди самой тяжелой обстановки.
Тряпичники разбрелись по разным улицам, по разным свалкам мусора и помойным ямам большого города. И всюду на разные голоса тянули они свою однообразную песню: «Костей, тряпок, бутылок, банок продать… Костей, тряпок…» Жизнь их изо дня в день, из года в год была одна и та же. Вечно гнали их
