Гуттен с любопытством разглядывал толпу, состоявшую из самых разнообразных типов, начиная с поджарых надменных дворян вроде Лопе де Монтальво и кончая угрюмыми проходимцами, украшенными многочисленными рубцами и шрамами. Были здесь и крестьяне, которым надоело ходить за плугом, и те, в ком с первого взгляда можно было узнать праздношатающихся, ни разу в жизни не приложивших рук ни к какому делу. У многих лихорадочно горели глаза, иные точно грезили наяву. Какой-то оборванный, безухий человек клянчил у волонтеров деньги, чтобы дать чиновникам необходимую мзду, а те, услышав звон монет, говорили, не отрываясь от обширных ведомостей: «Годен! Следующий!» – и заносили добровольца в списки. Внезапно послышался какой-то шум: кто-то упал и забился на полу в конвульсиях. На губах у припадочного выступила пена.
– Ничего, ничего, сейчас все пройдет, – успокаивал собравшихся его свидетель. – Это с ним всякий раз, как ему засветит надежда.
Поддерживая друг друга, пошатываясь, то и дело прикладываясь на ходу к бутылке, прошли две багроворожих личности.
– И с этим-то отребьем предстоит мне завоевывать Дом Солнца? – печально сказал Филипп.
– А кто же, кроме обездоленных горемык или тех, кому вовсе терять нечего, решится пересечь океан и преодолеть тысячи препятствий? Пока из Перу не хлынуло золото, было куда хуже. Нам пришлось предложить каторжникам на выбор – или десять лет в Новом Свете, или пожизненное заключение.
В эту минуту к ним подошел какой-то дворянин, выгодно отличавшийся от остальных щеголеватым нарядом и гладко выбритыми щеками.
– Позвольте представиться, сеньор Гуттен, – широко и любезно улыбнулся он. – Меня зовут Франсиско де Мурсия Рондон. Я направляюсь в Новый Свет вместе с вами. Да не покажутся вам мои слова нескромными, но я имел великую честь состоять секретарем при короле Франциске в ту пору, когда он сидел в плену у нашего государя в Девичьей башне.
– Рад познакомиться, сударь, – с суховатой учтивостью отвечал Филипп.
Новый знакомец отвесил ему церемонный поклон и странной, раскачивающейся походкой направился к Пуэрта-дель-Пердон.
– Как видите, дон Филипп, поговорка «у бога всего много» подтверждается, – засмеялся Кон.
– Да-а, – с нескрываемым разочарованием протянул тот. – Что ж, посмотрим, что из всего этого выйдет. Если я больше не нужен вам, честь имею кланяться. Я хотел бы прогуляться по городу.
– Ступайте с богом. Надеюсь, Севилья, город обманчивых видений и хорошеньких женщин, придется вам по вкусу.
Прокладывая себе путь в густой толпе, Филипп вышел на улицу. Внимание его привлек какой-то грохот. По мостовой катился запряженный четверней экипаж – невиданное новшество, вывезенное Карлом Пятым из Венгрии.
– Глядите! Глядите! – кричал народ, любуясь этой диковиной.
Филипп вдруг заметил в окошке кареты знакомое женское лицо.
«Свершилось чудо! Я снова вижу ее», – внутренне ахнул он, узнав мраморное чело и высокие скулы дочери герцога Медина-Сидонии. Рядом с юной красавицей сидела тучная старуха в черном, а напротив – чета тех самых карликов, которых он повстречал в день своего прибытия в Севилью. Карлик опять поклонился ему, как тогда, весело и задорно, а маленькая женщина что-то зашептала на ухо своей госпоже, вызвав улыбку на ее устах, которые она, впрочем, тотчас поторопилась прикрыть веером. Красавица посмотрела в глаза Филиппу долгим и значительным взглядом.
Дребезжа и подпрыгивая, карета скрылась за углом, а Гуттен все стоял в оцепенении посреди улицы, пока на него не налетели двое всадников, чуть не сбив его с ног. «Вот женщина, ради которой я откажусь от пострижения», – думал он.
– Она станет моей женой, – проговорил он вслух. – Но ее отец – испанский гранд, она может выйти замуж за короля или принца. А кто я такой? Второй сын в семье, даже не наследник нашего старинного и знатного, но давно уже клонящегося к упадку рода… Но если мне удастся смирить судьбу? Если я, как предрек Камерариус и обещал Федерман, отыщу Дом Солнца?.. Она видела меня. Она узнала меня по Риму. О, если бы я мог поговорить с ней, сказать ей, как сильно я люблю и на что только способен, дабы снискать ее благоволение! Я знаю, она обрадовалась мне. Так чего же ты ждешь, Филипп? Беги за ней! Отыщи ее!
Руководствуясь не столько ответами прохожих, сколько безотчетным влечением, Филипп вскоре нашел герцогский дворец, у ворот которого стояли на часах шестеро латников. Послышался цокот копыт, и мимо него во двор, выложенный мозаичной плиткой, въехала целая кавалькада: герцог со своей свитой возвращался домой. Раздался по-детски звонкий смех. Он гневно поднял голову: с галереи, корча ему рожи, глядели на него давешние карлики.
Он сделал непристойное движение, а она бросила Гуттену гвоздику и послала воздушный поцелуй.
– Отъезжай, приятель, – сказал, подойдя к нему, начальник стражи. – Здесь стоять нельзя. Это дворец герцога Медина-Сидонии. Тебе не поздоровится, если эти недомерки нажалуются ему.
Филипп в гневе дал коню шпоры, поклявшись, что никогда в жизни не станет больше предаваться неосуществимым мечтаньям.
Прошло еще два долгих месяца, а от Федермана не поступило никаких известий. Было неизвестно, кого же назначит император новым губернатором Венесуэлы. Еще трижды встречал Филипп прекрасную герцогиню, и трижды, к несказанной его досаде, она подавала ему знаки веером. Однако Гуттен был верен своей клятве и больше не делал попыток разыскать красавицу. Экспедиция была готова отправиться в путь.
Однажды вечером, выйдя из собора, Филипп столкнулся с Гольденфингеном.
– Как я рад снова видеть тебя, старина! Что занесло тебя в Севилью?
– Ах, ваша милость, я ведь говорил вам, что не могу долго сидеть на одном месте. Мне непременно надо странствовать. Сейчас я вас удивлю. Я отправляюсь в Венесуэлу вместе с вами! Три дня назад записался.
– Поздравляю тебя и себя! – радостно отвечал ему Филипп. – Вельзеры сделали драгоценное приобретение, взяв на службу такого опытного и сметливого человека.
– Вот и господин Кон такого же мнения.
– Нет, это ты замечательно придумал, – продолжал восторгаться Филипп, – вместе поплывем в Новый Свет.
– Замечательно-то оно замечательно, – раздумчиво протянул Гольденфинген, – да вот смущают меня пророчества доктора Фауста…
– Кто тебе сказал о них? – воскликнул Филипп.
– Да этот паренек из Вернека, что был у вас в услужении… Как его? Франц Вейгер.
– Где же прозябает этот негодяй? – спросил Филипп.
– Да я уж довольно давно потерял его из виду, – пробормотал Гольденфинген. – В последнюю нашу встречу он пристроился в какую-то таверну в Кордове. Теперь, конечно, уже вернулся в Германию. Дела его тут вроде шли неплохо, он говорил, что за короткое время сумел скопить изрядную сумму. Вы правильно поступили, сударь, рассчитав его: паренек этот с червоточинкой, подозрительный какой-то паренек, и, по крайнему моему разумению, денежки, коими он так тщеславился, приплыли к нему не совсем законным путем. Да и знакомство он водил с темными личностями. А вы, сударь, чем-то крепко ему насолили, иначе он не стал бы на всех углах твердить, что вас сглазили, как говорят в здешних краях. У нас-то в Германии это называется «навести порчу». Слова разные, а суть одна.
– Франц говорил это?..
– Говорил, говорил, ваша милость. Ну да разве можно прислушиваться, что там болтает этот проходимец?! Не беспокойтесь, дальше Кордовы эти слухи не пошли. А вот все эти бесконечные происшествия, что до сих пор не дают нашей флотилии выйти в море, заботят меня по-настоящему. Как по- вашему, не стоит ли призвать на помощь астролога?
– В Испании астрологов нет. Тут в них никто не верит.
– Зато здесь на каждом шагу цыгане. Они предсказывают судьбу, гадают по руке – с оглядкой, правда, ибо инквизиция хватает их без жалости.
– И тебе они гадали?
