Приблудные

Как и предвидел Мурыгин, палатка только именовалась палаткой. Боязно было даже вообразить рабочую биографию этого брезента. Его послужной список наверняка включал и камнепады, и селевые потоки, и как минимум одно случайное попадание в бетономешалку. Хотя, насколько помнится, экстремальным туризмом Костик не увлекался никогда.

Пока удалось растопырить увечное изделие между сливой и вишней, свечерело. Спасатели не мешали. Мурыгина однако тревожило другое: как отнесется к возникновению палатки незримый хозяин пустыря? Пусть матерчатый, а все-таки дом.

Вроде нормально отнесся. Не тронул.

К ночи заметно похолодало. Удачно, без обрушений, заползли внутрь, зажгли свечку в плошке и приступили к скудной безалкогольной трапезе. Техника за овражком порычала-порычала и смолкла. Палатку объяли скрипы, шорохи, прочая первобытная жуть.

— Как думаешь, завтра проснемся? — мрачно пошутил Сергей Арсентьевич.

— Эк тебя! С чего это ты?

— Ну, что ни говори, а место-то заколдованное…

— А-а… — протянул Костик.

В заколдованные места он, надо полагать, тоже не верил.

Стали осторожно устраиваться на ночлег. Язычок свечи колебался, выявляя все новые прорывы в матерчатой подкладке. Палатка была двухслойной, но некоторые дыры — сквозными.

— А почему обязательно дачник? — с неожиданным раздражением спросил Мурыгин. — Почему не разведчик?

— Из космоса, чай? — лыбясь, уточнил Костик.

— Почему бы и нет?

— Разведка боем? А против кого?

— Против нас. За природу.

— А мы, выходит, не природа?

— Я имею в виду: живая природа.

— А мы какая?

Мурыгин начинал злиться. Хотя уж кому-кому, а ему-то было со студенческих пор доподлинно известно, что Костика Стоеростина проще пришибить, чем переспорить.

— Но человек-то борется с природой!

— Гордыня, гордыня… — по-монашески забормотал Костик, запахиваясь и натягивая поглубже лыжную вязаную шапочку, отчего и впрямь стал похож на инока. — Привыкли, понимаешь, звучать… Природа вывела человека с единственной целью — прекратить оледенение. И что бы мы там о себе ни мнили… царь природы, венец творенья… задача наша одна: понизить содержание кислорода в воздухе. Ничего, справляемся… пока. Полярные шапки тают, уровень океана повышается…

— Справляемся — во вред себе?

— Естественно… — В желтоватом мерцании свечи Костик вытянулся в рост, окончательно уподобившись схимнику во гробе. — Любое лекарство справляется с болезнью во вред себе.

— Кому это себе?

— Лекарству. Или ты хочешь оспорить жертвенную сущность таблетки?

Мурыгин подумал, посопел.

— То есть справимся — вымрем?

— Скорее всего…

— Просто так языком треплешь или что-то из этого следует?

— Следует, — произнес Костик, неподвижно глядя в драный потолок. — Сдается мне, что дачник наш, скорее всего, местный. Не из какого он не из космоса, а с самой что ни на есть Земли. Соседушко. И явно не хочет приносить себя в жертву природе. Иначе зачем бы ему исправлять то, что мы наворотили? Хотя бы на таком пятачке…

— Минутку! — Мурыгин приподнялся на локте. — Если он с Земли, то почему же раньше ничего подобного не случалось? Раньше-то он где был?

— А теперь он где?

Кротко заданный вопрос прозвучал жутковато. Передернуло даже. За ветхим брезентом шуршала ночь. Подала голос неведомая птица — возможно, сова. А собак и в самом деле не слыхать…

— Погоди! — хрипло начал Мурыгин. — Ты уверен вообще…

— Нет, — не дослушав, ответил Костик. — Давай спать…

* * *

Проснулся Мурыгин от холода. Свеча догорела, в палатке было черным-черно. В сквозной прорехе сияло алюминием лунное небо. Костик спал, не издавая ни звука, хотя вообще-то имел обыкновение похрапывать. Да уж не замерз ли? Сотрясаемый ознобом, Сергей Арсентьевич приподнялся, потрогал. Костика на месте не обнаружилось.

Должно быть, вышел за надобностью. Надо же холодрыга какая! Военно-полевую романтику Мурыгин, честно сказать, и прежде не терпел, а уж в такое время года — тем более. Прилег было снова — и тут же сел. Нет, так нельзя. Пойти, что ли, размяться, согреться?

Кряхтя, выбрался из палатки. Полная луна высвечивала впервые не убранный по весне участок. Инея не было — иначе кромки прошлогодних палых листьев сверкали бы сейчас серебристой каемкой на манер сазаньей чешуи. А вот легкая морозная искорка в ночном воздухе сквозила. Странно.

Мурыгин огляделся, стуча зубами. Веселенький пейзажик.

Голые плодовые деревья вздымали костлявые длани, как гоголевские мертвецы. Трупные пятна на лике луны были в эту ночь особенно отчетливы. Промахнула в сером сумраке крупная птица, предположительно, ворона… Костик-то где? Монстры съели?

Слева раздался всхрап. Ну это уже что-то совсем невероятное! Сел в кустики — и уснул? В такую холобурдень? Он же трезвый!

Сергей Арсентьевич обернулся на звук. Никого. Или…

В метре над землей слегка опыленное лунным светом плавало нечто, напоминающее длинный, сложенный пополам мешок. А потом оно еще и шевельнулось.

Мурыгин замер, всматриваясь.

В метре над землей, уютно свернувшись калачиком, похрапывал Костик. Если бы не этот храп, Сергея Арсентьевича, скорее всего, хватил бы удар. Сердце чуть ребра не проламывало. В памяти вот-вот должны были всплыть космические ужастики о насекомоподобных чудищах, подвешивающих людей живьем в своих заплетенных паутиной закромах… Если бы не храп. Жертве инопланетного упыря не положено похрапывать — тем более так сладко.

Сделав над собой усилие, Мурыгин шагнул вперед — и ноги запутались в чем-то черном, шуршащем, оказавшемся впоследствии стоеростинским плащом. Наверное, Мурыгин вскрикнул, потому что спящий на воздусях внезапно оборвал храп, медленно распрямился и наконец сел, уперевшись ладонью в податливую пустоту.

— Серый, ты?.. — сонным голосом спросил он. — А я… это… вышел… ну и… — Помолчал, умиротворенно почмокал губами. Затем локоть подломился, и Костик снова принял положение зародыша. — Лезь сюда… — пробормотал он напоследок. — Согреешься…

В смысле отчаянности Мурыгин, конечно же, сильно уступал другу, что не удивительно, если сравнить их жизненный опыт. Неизвестно, отважился бы он принять приглашение Костика, не будь ночь такой промозглой. Но не замерзать же!

* * *

И все бы ничего, кабы тот, на ком спал Сергей Арсентьевич, не имел скверной привычки ворочаться. Несколько раз Мурыгина плавно вздымало ввысь и скатывало затем в некую ложбину, отчего он пробуждался в ужасе и, вытаращив глаза, силился сообразить, куда его занесло и что происходит.

Зато тепло. Теплышко, как говаривали в детстве.

Подъем был сыгран с первыми лучами солнца и в лучших казарменных традициях: разнежившихся друзей просто стряхнуло наземь, слава богу, с высоты практически нулевой. Утренний воздух ошеломил.