— У Вас жар?
— Нет.
— Как Вы себя чувствуете?
АА, блуждая взором по столу, ответила: 'Нелепо', — и в эту секунду заметив на столе сборник стихов Бориса Нелепо, быстро полушутя сказала: 'Дайте мне Нелепо'. Я улыбнулся и дал. АА стала перелистывать... Но уже твердо, без шуток, я просил: 'Но что именно?'. АА оторвалась от книжки, серьезно взглянула мне в глаза и, помолчав секунду, дотронулась пальцем до глаз: 'Веки тяжелые... и кровь тяжелая...'.
На днях получил письмо от Горнунга, в котором он между прочим сообщал, что в Москве устраивают пушкинский вечер в пользу Ахматовой. Я имел глупость, придя в Шереметевский дом, прочесть эти строки АА. Она тогда очень рассердилась и возмущенно стала говорить (когда АА волнуется, слова вылетают из ее груди — из самых глубин — выкриком) о том, что она этого не хочет, не желает, что нельзя устраивать вечер в чью-либо пользу, не спросив его разрешения, что она очень и огорчена, и неприятно ей, и т. д., и т. д. Позвала из другой комнаты Пунина, жаловалась ему, как жалуется обиженный ребенок... Просила меня написать Горнунгу...
А 8-го, встретив Замятину в студии Морозова, я выслушал град упреков ее: зачем я сказал АА об этом. Сегодня Пунин напустился на меня с тем же АА решительные меры приняла! Бедняжка. Нельзя быть такой. Это какая-то безумная щепетильность. Сегодня АА просила меня опять написать — скорей, сегодня же — Горнунгу, чтобы он дал знать всем устроителям, что она денег все равно не примет, что она не нуждается, и своих денег ей хватает на ее потребности... И сказала мне, что я поступил правильно, сказав ей об этом... Дурацкая моя оплошность — я уж ругал себя за это, за то, что сказал АА о Пушкинском вечере. Но поздно теперь.
Леве открытку вчера послала и в ней привет от меня передала.
'А Вы в Москву не раздумали ехать?' — спрашиваю АА...
АА ответила быстро — 'денег нет', но спохватилась и, желая убрать эту причину, заговорила о том, что она и больна, да и желания у нее сейчас особенного ехать в Москву нет, и т. д. ... А денег нет, потому что вчера АА отправила деньги в Бежецк и своей матери, и себе, конечно, ничего не оставила. Рыбаковы зовут АА ехать в Царское Село — в пансион (жена Рыбакова хочет поместиться на некоторое время в пансионе). АА и хотелось бы поехать, да все по той же причине отказывается от мысли о Царском Селе.
Я заговорил о Пушкине: 'Нашли вы еще что-нибудь интересное?' (в области сравнений произведений Пушкина разного времени).
АА сказала, что ничего не нашла, потому что не искала; а не искала, потому что нет времени искать — ей нужно переводить монографию о Сезанне (она перевела еще очень мало — страниц двадцать-тридцать, а в книге четыреста страниц), и это отнимает у нее много времени, и для себя она уже ничего не может делать — не остается времени. Всю работу по Гумилеву АА сейчас также с сожалением отложила в сторону... Сейчас переводом Сезанна надо заняться усиленно.
(Перевод хочет издать Рыбаков, желающий организовать издательство. Он говорит, что издаст несколько книг, даже если они не оправдают расходов, сделает это из своих коллекционерских стремлений.)
АА сказала, что Шилейко разводиться будет с нею теперь, что все его привязанности в Москве, что он совершенно запутался.
АА говорила со мной о методе своей работы, рассказала, что Пунин, провожая ее ко мне, спорил с ней и доказывал, что ее работа только тогда может считаться полной и сделанной, когда в ней будет показано и то, что резко отличает Гумилева от всех других поэтов, а не только то, что его роднит с ними. Метод свой АА отстаивала и отстояла, а относительно того, что отличает Гумилева от других поэтов, говорила много, и если я не записываю это сейчас, то потому лишь, что хочу дождаться от АА конкретных, на материале, заключений. Но вот, например, стихотворение 'Душа и тело'. Разговор души и тела — тема старинная и использованная очень многими поэтами. Однако никто, ни один поэт, не ставил себя судьею своих души и тела, судьею, провозглашающим (третья часть стихотворения) свое мнение и свое решение.
Вот это — самое интересное из того, что я узнал от АА сегодня.
Говорили мы попутно, конечно, о многом постороннем: я передал АА свой разговор с Клюевым и рассказ Клюева о последних днях Есенина, о том, что Клюев знал наверное, что Есенин покончит с собой — и именно потому, что гибель пришла к нему изнутри, из него самого, а не от внешних причин, не из условий современного существования вообще, быта, революции... В этом мнение Клюева совершенно совпадает с мнением АА, высказанным мне раньше.
Передал я также свой разговор с Медведевым. Жалкий и скверный и бездарный он человек: последний его разговор со мной (о Гумилеве, о Брюсове, о Цехе и о пр.) — лишнее доказательство тому.
АА отказалась от выступления в Москве, предложенного ей московским Союзом поэтов в лице Шенгели и давшего бы ей 150 рублей. Просила меня отправить Шенгели телеграмму.
Пришел Пунин. Выпили мы с ним вдвоем бутылку вина, поболтали еще минут двадцать, и мои гости ушли домой.
С АА 'изучал' ее 'Белую стаю' ('Гиперборей', 1917).
Ряд замечаний АА — посвящения и прочее.
'Белая стая' ('Гиперборей, 1917').
Стр. 71. 'Утешенье'. (Эпиграф) 'Михаил' — было подчеркнуто; стерла с насмешливой улыбкой. Тут участвовало слово 'Бэби' — тоже стертое. Уж не Лозинский ли?
Стр. 72. 'Лучше б мне частушки...' — посвящение 'А. Лурье' — стерла.
Стр. 76. 'Сколько раз я проклинала...': 'Это ни к кому не относится. Случайно (написано). Никто тогда не умирал...' — стерла.
Стр. 101. Строки: 'О Венеции подумал / И о Лондоне зараз...' — отметку о том, что это по поводу слов Б. Анрепа о Казанском (?) соборе — стерла.
Стр. 120. 'Не оттого ль, уйдя от легкости проклятой...' — посвящение 'Б. Анреп' стерла.
Стр. 26. 'Есть в близости людей...' Посвящение 'Н. В. Н.' — стерла.
Стр. 36. 'Целый год ты со мной неразлучен...' Посвящение 'Н. В. Н.' стерла.
Стертые отметки на стр. 26, 36, 55 сделаны были мной по изд. Petropolis'а в Берлине.
Стр. 38. 'Древний город словно вымер...' Посвящение (своей рукой) 'Н. В. Н.' — стерла.
Стр. 39. 'Еще весна таинственная млела...' — зачеркнутое посвящение стерла.
Стр. 54 (55). 'Царскосельская статуя'. Посвящение 'Н. В. Недоброво' стерла (было в скобках, вслед за сокращением: 'Н. В. Н.', которое оставила).
Стр. 123. 'У самого моря'. Слова о том, что Царевича тогда, когда писалась поэта, не было; что поэма — только предчувствие Царевича — Б. Анрепа, — стерла.
Стр. 70. 'Мы не умеем прощаться...' Слово 'Б. Анреп' было в скобках. Скобки стерла.
'Белая стая', второе издание.
Вместо стихотворения 'Еще весна таинственная млела...' первого издания (стр. 39) — во втором издании 'И мнится голос человека...' (стр. 39).
Стр. 48.. Вместо стихотворения 'Подошла я. Волненья не выдал...' первого издания — 'Как площади эти обширны...' (стр. 48).
Стр. 52. Вместо стихотворения 'О тебе вспоминаю я редко' первого издания — 'Когда в мрачнейшей из столиц...' (стр. 52).
Стр. 72. Вместо стихотворения 'Лучше б мне частушки задорно выкликать...' первого издания, во втором — 'Для того ль тебя носила...' (стр. 72).
'Белая стая'. 'Гиперборей', 1917.
'Думали: нищие мы, нету у нас ничего...'
М а й (весна) 1915. Шла в лазарет к Гумилеву. На Троицком мосту сочинила это стихотворение. Не хотела его печатать, говорила, что оно отрывок. Николай Степанович посоветовал именно так напечатать.
'Твой белый дом и тихий сад оставлю...' — Н. С. Г.
'Я улыбаться перестала...' — Б. А.
