старая. Потом заводит разговор молодица, укрывавшая партизан, потом паренек, что бежал из немецкого вагона, когда молодежь угоняли в Германию… Нет, рассказчику не дадут ошибиться, запамятовать — здесь правду о русском народе выкладывает слово за словом сам народ… Говорят спокойно, сосредоточенно. Только иногда в беседу внезапно ворвутся горькие слезы какой-нибудь женщины, не сдержавшей душевную боль; зарыдает она, прижимая к глазам подол, скажет:
«Мою невестку, Тамару Дмитриевну Румянцеву, сожгли живьем немцы… С тремя малыми детьми… Одному — девять лет, Олегу; второму, Славику, шесть лет; третьему, Геннадию, и трех лет не было… Живьем ведь, преступники!»
«А ваша как фамилия? — спросит красноармеец. — Из какой вы деревни?»
«Железкина я, Антонина Васильевна, — сдержав рыдания, утирая слёзы, скажет женщина, — отсюда, из деревни Рыбиха. А сожгли моих — вот неподалечку отсюда, в деревне Бурмашево…»
Так во многих районах Залужья и Псковщины беседовали мы с местными жителями. Но сквозь горе, и слезы, и сдержанный гнев, и беспредельную, сжигающую всю душу ненависть к гитлеровцам проступало в глазах у всех освобожденных от немецкого ига людей одно замечательное, прекрасное чувство — чувство гордой и чистой совести. Немцы делали все, чтоб превратить псковитян в рабов, чтобы забить, заглушить в них всякие признаки собственного достоинства, патриотизма, взаимоподдержки, чтоб лишить советских людей веры в непобедимость русского народа, надежды на освобождение. Ярой пропагандой, угрозами, насилиями, пытками, казнями стремились гитлеровцы терроризовать местное население, держа его в вечном страхе за жизнь. Но народ, воспитанный советской властью, оказался крепче железа в своей неподкупной стойкости. Ныне каждый, вспоминая ужасы пережитого, вдруг да озарится светлой улыбкой, осознав: совесть его — чиста, не покорился он, не стал ни рабом, ни предателем, с гордостью может теперь смотреть в глаза тем, кого наконец дождался!
— Много ночей не спала я! — говорит крестьянка Ксения Семеновна Дмитриева из деревни Заболотье. — Видишь, деревни кругом горят, думаешь, и нам погибель. Кричали немцы повсюду, каждый день в газетах своих печатали: «Советского войска нету, все перебиты, а кто остался, те раздемши и разумши, голодные, и танки у них фанерные», — нечего, мол, надеяться! У кажинного человека наболело сердце от этих слов. А все-таки не верили мы, не верили, журчались меж собой: не может того быть! Пришли вы, дорогие, и видим мы: сытые вы, краснощекие, в валенках и полушубках одетые, пушкам у вас числа нет, — силища! Хорошо теперь на душе, что мы немцам не верили!
И гордостью блещут улыбчивые глаза седой спокойной крестьянки. Была она прежде бригадиром в колхозе, и счастлива она тем, что совесть ее чиста, что теперь опять бригадиром ее поставят!
— А целы мы почему? — добавляет Маня, худенькая дочь Ксении Семеновны. — Не могли немцы нас угнать на работу, никто из деревни не угнан. А не могли потому: чуть немец приблизится — всей деревней в лесу укрывались. Не от кого было немцу узнать о нас: не нашлось в нашей деревне предателей, так и прожили без полицая мы… Дружно противились немцам!
Гордость в глазах девичьих — гордость за всю деревню!
Тысячу дней противился немцам сплоченный, дружный, непокоримый народ Псковщины. Тысячу дней, презирая и ненавидя захватчиков, не сдавался и, живя по совести, перенес все ужасы оккупации. Непоколебленным в своей стойкости, он возродит теперь будничную трудовую жизнь на своей испепеленной земле. Уже строятся новые избы среди чернеющих пустырей. Уже радость врачует изболевшиеся сердца. Гордая совесть псковитян светла как солнце!
Среди пепелищ сотен сожженных немцами деревень, в глуши лесов, на взгорье, обведенном болотами и полями, стоит сохранившаяся деревня Заболотье. В ней шестьдесят три двора. Великое счастье выпало этой деревне — ее отстояли партизаны. Боясь партизан, немцы осмеливались навещать ее только наездами. Приедут, вооруженные до зубов, на машинах, настреляют, наловят кур, схватят не успевших скрыться в лесу девушек и парней, увезут их с собой и опять долго не появляются. Днем и ночью выставляли вокруг своей деревни дозоры, каждую минуту были готовы укрыться в лесу. Там были у них нарыты землянки — в лес немцы не рисковали сунуться.
26 февраля в Заболотье вступила Красная Армия. В других деревнях мы часами выслушивали наводящие жуть рассказы о зверских расправах немцев, о сожженных заживо людях, о расстрелах и пытках. Здесь, в деревне Заболотье, нас заинтересовало другое: что же испытано и пережито жителями тех редких деревень, где волей счастливого случая, а точнее, действий партизан, все обошлось благополучно?
Большая изба, широкая русская печь а у печи сидит, прядет шерстяную нитку Ксения Семеновна Дмитриева — старая русская женщина с ясными добрыми глазами, с чистым сердцем и прямой душой. Две ее шустрые босоногие дочки Настя и Маня вяжут себе шерстяные передники. Черноглазый вихрастый шестнадцатилетний сын Коля рассказывает, как он бежал из немецкой тюрьмы, когда приехала немчура, забрала восемнадцать девушек и парней на каторжные работы.
— В Порхове, в тюрьме, под замком четыре дня мы сидели. Кормили нас баландой да двести граммов хлеба давали. И один взрослый был с нами, Николаев Коля. Его ударили, он размахнулся да начальнику тюрьмы кулаком в нос, в зубы… Били Николаева плетками и сапогами, посадили в холодную, а мы свой замок сломали, освободили Николаева, к себе в камеру спрятали, и немцы не узнали его среди нас. А потом на станции бежал я с ним из вагона, обошел город и — на дорогу, в лес. Документы у меня в воротнике были зашиты. И пришел домой, неделю за печкой прятался, да и вышел.
Тихонько смеются девочки: Коля ловко обманул немцев!
И возникает из рассказов детей и их матери летопись тяжелого военного быта этой деревни. Прежде здесь был полеводческий совхоз «Промзаболотье». Ксения Семеновна была бригадиром. Хорошо жили. Но уже в июле 1941 года война охватила Псковщину. Немцы заняли соседнее село. Обложили деревню поборами: хлеба двадцать пудов с гектара, с каждой коровы в год пять пудов мяса да шестьсот литров молока; с каждой курицы тридцать яиц. Не вытянешь этой нормы, не сдашь немцу вовремя или покажется им, что в деревне людей поубавилось и что, следовательно, кто-то ушел в партизаны, — являются на машинах каратели, жгут деревню. Так сожгли они большинство деревень окрест. Сгорели дотла Дубровка, Родилово, Губышкино, Летоголово, Болотня, Заходы, Овинец, Романовичи и много других.
— В один круг, куда ни глянь, все горело, колыхалось все небо от заревищ!
И бежали погорельцы в лес, рыли там землянки, ютились в них, голодные и холодные.
— Такую и мы себе ожидали судьбу, — рассказывает Ксения Семеновна. Заранее выкопали землянки в лесу, вокруг деревни стар и млад дежурили круглосуточно. Чуть покажется вдали немец, и все мы гурьбою в лес. Так и жили всегда в готовности. Затопишь печь да раз семь, пока топится, выглянешь: не подходит ли немец к деревне? Разве хоть одну ночь мы спали спокойно? А жили дружно.
Две зимы всех нас, от четырнадцати до шестидесяти лет, заставляли расчищать дорогу, и так, чтоб с дороги снег счистить, из канавы вырыть да за канаву на метр. Гоняли дрова резать и, зимой и летом, а у кого лошадь была — наряжали на каторжные работы под Старую Руссу, бревна возить. Ну да наши бросали лошадей, а сами бежали обратно да к нам прибегали, так и осталась деревня без единой лошади. До войны были у нас тракторы, a при немцах землю бороновали — сами в борону впрягались. В телегу впрягались — сено и дрова на себе возили.
Из всего своего хозяйства Ксения Семеновна спасла только трех кур — в солому прятала их. А когда сама в лес пряталась, с собою их уносила. Раз, когда Ксения Семеновна скрывалась в лесу, немцы разрыли во дворе избы яму, вывезли все припрятанное ею зерно.
Мыла в деревне все два с половиной года не было, извлекали из золы щелок. Соли не было — делились той, что кое-кому удалось припрятать. Освещались лучиной. И все же при всей своей нищете деревня умудрялась посылать партизанам и хлеб, и мясо, и птицу, и картофель, и капусту. Сами сидели голодными, а партизанам с радостью отдавали последнее. И порой укрывали их у себя, лечили раненых, обували разутых.
— Только и радость бывала в деревне, когда приносили партизаны добрые вести о наступлении советских войск. И вот пришли вы, родимые, и посветлело у нас на душе. И спим мы теперь спокойно, и снами не мучаемся — страху нашему принесли вы конец, кончается лютое горе всей нашей Псковщины. И такое нашему Заболотью великое счастье выпало, потому что врасплох вы немца застигли здесь, не успел спалить нас, проклятый!
