Сквозь всю блокаду

любовь и признательность.

Глава тридцать третья На пепелищах Залужья и Псковщины

Дорога на Псков. Гордая совесть. Как они жили? Горькая доля. Разбойничье гнездо в Быстроникольской

(Март 1944 г.)

Три недели, участвуя в наступлении частей 42-й и 67-й армий, скитался я по заваленным снегами полям и лесам лужских районов и Псковщины. Двигаясь то в кузовах грузовиков, то на лафетах пушек, на танках и самоходных орудиях, а больше всего — пешком, ночуя на снегу среди тесно прижавшихся друг к другу в своих промороженных валенках и полушубках бойцов, изредка проводя ночи в набитых людьми шалашах, в подвалах засугробленных, исчезнувших изб или в фургонах застрявших в пути машин, я, как великое чудо в снежной пустыне, встречал иногда уцелевшие отдельные избы или даже деревни, сохраненные кое-где в глубине лесов партизанами. Март был морозным, дни — яркими, солнечными, ночи — ветреными и звездными. Какая-нибудь разысканная под снегом траншея служила в такие ночи убежищем для рот и для батальонов, — предельно усталые и промерзшие люди наваливались в нее друг на друга, чтобы хоть чуть обогреться в невероятной давке. Было трудно. Но я стремился увидеть, услышать, запечатлеть в своих полевых тетрадях то, что представлялось мне нужным, важным, необходимым для грядущих времен истории.

Как великая милость судьбы, выпадали мне иной раз ночевки на полу в переполненных людьми избах или на грудах хвороста у армейских костров… Из всего того многого, что мне удалось записать в этом месяце, я публикую сейчас только малую часть, но и она достаточно характеризует черные преступления, совершенные гитлеровцами на здешней русской земле. Я закончил движение вперед в танковом бою за деревню Уткино-Городец у реки Великой, но этот бой — лишь малый эпизод великой битвы за полное очищение границ Ленинградской области от полчищ фашистско-немецких захватчиков, и потому описывать его здесь не стану. Из-под самого Пскова я вернулся в Ленинград, в холодной квартире моей сжег все белье; отдал валенки, полушубок и шапку в санобработку и привел себя наконец в порядок.

Дни моих скитаний по сожженной, уничтоженной немцами Псковщине мне не забыть всю мою жизнь, никогда…

После войны, в декабре 1945 года, мне пришлось как спецкору «Правды» быть на процессе фашистских карателей в Выборгском доме культуры и в начале января присутствовать вместе с тысячами ленинградцев на публичной казни этих карателей у кинотеатра «Гигант», — это были именно те палачи русского народа, которые совершили в Залужье и на Псковщине все, о чем только кое-что рассказано в данной главе. Это были комендант Пскова генерал Ремлингер, командир карательного отряда капитан Зоненфельд, бандиты-каратели Груббе, Скотки и еще три палача, из числа многих, с которыми вместе совершали они свои преступления, но кому в тот раз удалось ускользнуть от суда советского народа…

Дорога на Псков

Дорога на Псков — прямое, широкое, асфальтированное шоссе. Как принимает притоки большая река, так это шоссе принимает в себя множество узких проселочных дорог и тропинок, выходящих из глуби дремучих лесов. Там, в лесных деревнях и селах, хозяевами давно чувствовали себя партизаны. Немцы не везде осмеливались ставить свои гарнизоны, подлинной властью там была советская власть. Подпольные партийные организации сплачивали вкруг себя крепкий актив, помогающий партизанам. Принимая решительные бои с карательными отрядами, партизаны разбивали их, не допускали в эти деревни. Немцы чувствовали себя уверенно только на «большаке» — на шоссейной дороге. Но и здесь население было крепко связано с партизанами. По ночам они тайком приходили сюда, приносили газеты, листовки, запасались утаенным от немцев продовольствием.

С осени 1943 года немцы стали реквизировать у населения скот, гнали его по шоссе. По шоссе угоняли они и местное население, обреченное на рабское существование в Германии. Смелыми налетами партизаны освобождали гонимых, отбирали у немцев скот. Сила лесных жителей с каждым днем росла. И когда Красная Армия, сняв с Ленинграда блокаду, неудержимым потоком двинулась в наступление на Кингисепп и Нарву, на Лугу и Псков, немцы, истребляемые жителями лесных деревень, побежали к шоссе, потекли по нему вспять, к Пскову, сплошным разношерстным потоком. Их бомбила с воздуха советская авиация, их настигали наши танки, и артиллерия, их изничтожали с флангов соединяющиеся в лесах с партизанами наши армейские лыжники и пехотинцы.

Обреченные на погибель фашисты огрызались отчаянно. Они жгли дотла деревни, сжигали в избах не успевших укрыться в лесу крестьян. Взрывали мосты, закладывали под полотно шоссе фугасы, уничтожали линии связи, насыщали минами каждый метр оставляемого ими пространства. Почти все деревни и села, стоявшие на самом шоссе, исчезли. Цветущим было большое село Милютино. Издали кажется: цело оно и сейчас. На высоких березах покачиваются скворешни. Сквозистые плетни делят село на ровные прямоугольники. Тонкие журавли поднимаются над колодцами. По задам села стоят бани. Но въезжаешь в село — ужасаешься: в нем нет основного, в нем нет ни одного дома. На их месте — квадратные пепелища, груды рассыпанных кирпичей. Жить негде. Зона пустыни.

Спасенные партизанами жители выходят из леса, бредут по шоссе гуськом разутые, полураздетые — в чем бежали. Роются на пепелищах своих домов, ладят шалаши, толпятся у полевых кухонь, там, где биваками расположились на ночь красноармейцы.

Вернувшиеся к своим прежним обязанностям партизаны — председатели сельсоветов и колхозов, руководители местных партийных организаций — повсюду налаживают мирную жизнь, принимаются за восстановление разрушенного хозяйства. Вслед за танками и тягачами, влекущими по шоссе к Пскову тяжелые пушки, идут тракторы: скоро весна, люди и сама земля истосковались по мирному сельскохозяйственному труду.

Красная Армия вплотную подходит к Пскову. Шоссе Луга — Псков, ставшее дорогой победы, скоро обстроится новыми домами восстановленных деревень. А пока вдоль обочин его еще чернеют обломки машин и закостенелые, замерзшие трупы гитлеровцев…

Гордая совесть

Пустынна разоренная Псковщина. Редко-редко среди пепелищ и заметенных снегом развалин найдется уцелевшая изба. В такой избе всегда много народу. Кроме вернувшихся в нее из лесов хозяев в ней ютятся обездоленные погорельцы-соседи; беженцы из других, сметенных немцами с лица земли деревень; дети-сироты, вынесенные добрыми людьми из пожара, подобранные в сугробах на лесных дорогах; одиночки, бежавшие с фашистских каторжных работ куда глаза глядят: в лес…

У кого-либо под погорелой избой сохранились не найденные немцами зарытые в землю картошка или капуста. Владелец выроет их сейчас, вынесет для всех: «Кормитесь, родимые, всем миром!»

Через деревню, которая осталась только на карте, проходит, грохоча тягачами, влекущими тяжелые пушки, Красная Армия. В единственной здесь избе уже ступить некуда — десятки усталых людей вповалку спят на полу. Но жители зазывают всех: «Зайдите, родненькие, обогрейтесь хоть малость, тесно у нас, да ведь все свои, уж съютимся как-нибудь!..»

Среди бойцов, единственное желание которых — поспать под крышей хоть час, всегда найдутся такие, кто, пренебрегая необоримой усталостью, захочет потолковать с хозяевами о том, как они пережили немца. На жаркой русской печи, уместившей в тот час две-три семьи, или в каком-нибудь дощатом закуточке, приспособленном под жилье, заводится большая беседа. Вот рассказывает старуха, а внимающие рассказу дети и бородатые старики сопровождают ее слова кивками головы, поправками или подтверждающими примерами, чтоб все было точно, чтоб ни на шаг не отклонилась от строгой правды