– Оп, – говорит Томилин. Успевает сказать, прежде чем изображение дергается, переворачивается, начинает кружиться: виртуальная камера описывает немыслимую кривую, удерживаясь над кузовом грузовика.
Неужели в реальности возможно так выкрутить руль?
Скорость не так уж и высока. Сколь бы ни был пьян водитель, но он сбросил газ на повороте. Но удар все равно силен.
Капот сминается, втыкаясь в стену здания, грузовик разворачивает, он крошит стеклянную витрину, наполовину въезжая в продуктовый магазинчик. И я понимаю: что-то идет не так. Магазин не прорисован полностью, существуют лишь несколько метров перед витриной, а все остальное – серый туман, мгла без красок и форм. Из задравшегося вверх капота бьет пар и сочится бесцветная жидкость.
– Денис, – очень спокойно говорит Томилин, – я же просил…
– Да не мог он успеть повернуть, – отвечает Денис. – Все же обсчитано!
В его голосе слышится искреннее возмущение. Нет, вряд ли он психолог. Скорее программист, переводивший расплывчатые указания в цифровую форму.
– Скорость была тридцать четыре километра в час, радиус поворота… – бормочет Денис. Но Томилин жестом заставляет его замолчать.
А смятая дверь кабины со скрежетом открывается. Скорее вываливается, чем выходит, водитель. И не глядя на серый туман в глубине магазина, бредет сквозь стеклянное крошево витрины на улицу.
– Камеру сдвинуть! – рявкает Томилин.
Я не вижу, кто исполняет его команду. Возможно, у Дениса есть какой-то пульт, а может быть, нас слушают и другие сотрудники тюрьмы.
Но камера послушно сдвигается с места и плывет вслед за водителем.
И я начинаю смеяться.
Это уже не трагедия. Это фарс.
По улице все так же едут автомобили, все так же идут прохожие, не обращая никакого внимания на воткнувшийся в здание грузовик.
А нераздавленные велосипедисты продолжают ехать, с ужасом озираясь назад. Они едут на месте, колеса скользят по асфальту, сверкают спицы с красными кружками катафотов, длинные волосы одного из пареньков полощет на несуществующем ветру. Лучший в мире велотренажер.
Водитель обходит машину. Подходит к ребятам, смотрит на них, протягивает руку, словно намереваясь тронуть, – и тут же отдергивает. Достает мятую пачку «Примы», засовывает одну сигарету в рот, но забывает закурить и кричит:
– Бип! Бип-бип, вашу мать! Козлы, бип! Бип!
То ли он догадался, где камера. То ли это случайность – но он смотрит прямо на нас.
– Бип! – зло говорит Томилин. – Какой бип включил звуковой цензор?
– Но это же общее требование ко всем государственным учреждениям! – отбивается Денис.
Водитель, выронивший сигарету, достает другую. Садится на асфальт, закуривает, глядя на несущихся в никуда велосипедистов.
– Уберите… это, – командует Томилин. – Карина, прошу прощения.
– Бип, – говорю я с улыбкой. Именно «бип» я и хотела произнести.
– Смешно, – соглашается Томилин, когда гаснет экран. – Может быть, Карина, вы еще объясните, что это значит?
– Да если бы я знала…
На самом-то деле я догадываюсь. И готова поаплодировать Чингизу, устроившему свой сюрприз. Вот только…
– Наши визитеры изолированы? – спрашивает Томилин Дениса.
– Разумеется! – Видно, в этом программист уверен. – Стекова аппаратно отключили от
– Ну и какие версии? – спрашивает Томилин.
Ответа нет. И подполковник командует:
– Давайте второго!
– Какого именно?
– Давайте Казакова. Что там у него?
Экран загорается снова. Камера парит в небе, опускаясь кругами, будто хищная птица, выслеживающая добычу. Весконечная степь, ломкая сухая трава, человечек, сидящий на корточках…
Каким бы он ни был преступником, но сейчас это лишь человек, приговоренный к одиночеству. Человек, держащий в руках маленького грязно-рыжего лисенка.
– Его стоило бы позже… – задумчиво говорит Томилин. – Впрочем…
– У вас ничего не выйдет, – вдруг говорю я.
Томилин оборачивается, выжидающе смотрит на меня.
– Не знаю почему. Но не выйдет. Вы чего-то не поняли.
– Все дайверы обретали свои способности в результате сильного стресса, – медленно и убедительно, будто преподаватель тупому студенту, говорит Томилин. – Случайного стресса! А эти… стрессы… они выверены и рассчитаны. Они не могут не подействовать.
– Они подействуют, вот только
– Посмотрим. Придушите эту лису! – поворачиваясь к экрану, говорит Томилин.
Еще минуту ничего не происходит. Заключенный осторожно и бережно гладит крошечного зверька. Камера опускается совсем низко, заглядывает ему через плечо – так, что узкая симпатичная мордочка лисички заполняет пол-экрана.
А потом черные глазки начинают тускнеть.
Лисица тонко пищит, вздрагивает и вытягивается в длину. Дергается пушистый хвост.
Человек будто не замечает этого. Рука касается меха, оглаживает зверька. И едва-едва угадывается в шуме ветра голос.
– Нет.
Ни печали, ни боли, ни ярости.
И ни капли сомнения.
Он не верит в происходящее, этот злодей и убийца. Настоящий, без всяких смягчающих обстоятельств, злодей…
Не хочет верить.
Не поверит никогда.
Я читала его личное дело. Я знаю, что он убил свою жену. Я знаю, что он любил ее. И до сих пор, наверное, любит. И себя он осудил куда раньше, чем люберецкий районный суд…
– Нет, – еще раз говорит заключенный, проводя рукой по тельцу лисицы. – Нет.
И пушистый хвост вздрагивает.
Стриженая голова опускается, человек касается губами мордочки лисицы. И крошечный язычок ласково лижет его щеку.
– Она отключена, – не дожидаясь вопроса, говорит программист Денис. – Да нет ее вовсе! В программе оживление не предусмотрено!
На экране – человек гладит лисичку.
– Выключите, – говорит Томилин. И смотрит на меня.
– Будете третьего…
– Имеет смысл? – вопросом на вопрос отвечает Томилин.
Я медлю. Я действительно пытаюсь ответить честно. Хотя бы потому, что кто бы ни стоял за всей этой жестокой пьесой, какие бы амбиции ни кипели в министерских умах, но для Томилина этот проект – совсем другое. Заслон на пути преступности, сверкающий меч и надежный щит в руках правосудия, настоящие стражи порядка, штампованные супермены
И ради этой цели он без колебаний подвергнет муке преступников.
Без колебаний… но и без радости.
– Он тоже не станет дайвером, – говорю я наконец. – Он что-то сделает… я даже не знаю, что именно…
