Анатолий Николаевич успокаивающе похлопал его по плечу и вполне деловитым тоном спросил:
— Установка в порядке?
— Да, все отлично, сейчас только проверяли. Это будет сенсация, Анатолий Николаевич!
— Возможно, возможно…
Он тихонько прошел на сцену и занял место с краю. Председатель, канадский кибернетик, однако, заметил его и сделал короткий приветственный знак рукой. В зале тоже отреагировали: задвигались, заговорили, так что англичанин, выступавший с докладом, сделал выразительную паузу, ожидая тишины. Да, идеи его Принципа, изложенные в тезисах к докладу, заинтересовали многих. Его выступления ждали.
Интересно, уважаемые коллеги, как вы примете одну небольшую, но существенную поправку к Принципу? Фантастика! Чушь!..
Чтобы отвлечься от неприятных мыслей, Анатолий Николаевич заглянул в программу: «Некоторые вопросы принятия решений в условиях неопределенности». Тоже неопределенность. Многие сейчас интересуются неопределенностью. Анатолий Николаевич почувствовал легкую зависть к солидному, уверенному в себе докладчику. Нет, он не из «нашей» компании, и ему не придется сейчас решать проблему, отнюдь не научную, но тем не менее властно требующую решения.
Говорил англичанин, рыжеватый мужчина в очках:
— …Как известно, главная трудность подобных задач состоит в том, что последствия от принятия решения зависят от неизвестной ситуации…
«Вот именно, — подумал профессор, задерживая внимание на этом, в сущности, азбучном положении, — ситуация известна только мне. Тс, кому я ее перескажу, обязаны принять ее как неизвестную. Вывод?»
— …Степень неприемлемости последствий, выражаемая условными единицами — потерями, которые может понести активное лицо…
О да, потери! Активное лицо, то есть научный мир, обязано четко себе представить, какие последствия для самой философии научного познания могут выйти, если принять всерьез его заявление. И если только не выступят другие, одновременно и независимо… Да… задача!..
Вероятно, не зря ОН предоставил свободу выбора, не зря обратился именно к ученому. Может быть, не так уж назрела необходимость корреляции научного прогресса? Если бы опасность была очевидной, ОН принял бы конкретные меры. По крайней мере, выразился бы точнее. Уж тебе-то мог бы сказать прямо. Следовательно, в принципе…
Нет! Проклятый клочок бумаги! Это же факт, предъявленный именно тебе, но не просто частному лицу, а представителю земной цивилизации. Утаить его — значит взять на себя ответственность решать за все человечество. И так плохо, и эдак не лучше.
…Англичанин отвечал на последнюю записку. В глубине сцены Володя и двое сотрудников уже возились с доской, подтаскивая ее поближе…
…Председатель сделал Анатолию Николаевичу приглашающий жест — пора. Профессор нечувствующими пальцами развязывал тесемки своей папки. Зачем? Неужели он будет делать доклад? Он поднялся. В виске его мелко пульсировала жилка. А может быть, все-таки это был гениально сыгранный спектакль? Все от начала и до конца: и сцены в институте, и разговор в ресторане, и прогулка по ночному городу. А задачу жрецов внушили, когда находился в бессознательном состоянии…
Может быть. Все может быть в этом бесконечно сложном мире.
Что же делать? Что?
Профессор поднялся и пошел вдоль стола к трибуне…
ЧЕЛОВЕК ИЗ ПРОБИРКИ
Глава 1
— Я еду в Москву в командировку, — объявила Лидочка, останавливаясь в дверях кабинета. Помолчала и добавила: — Сегодня вечером.
Ей сразу стало легче. Два дня она скрывала новость от мужа и теперь, в день отъезда, набралась духу и сказала.
Было зимнее воскресное утро, за окном уже рассвело, но дом еще спал. Не играла музыка за стеной, не слышалось гудения лифта, в квартире стояла тишина, нарушаемая только слабым поскрипыванием паркета. Это Владимир Сергеевич делал гимнастику с гантелями перед открытой форточкой. Морозный воздух вливался в комнату и тек по полу, холодя ноги. Лидочка зябко поежилась, кутаясь в халат.
— Полина Григорьевна сама хотела поехать, да заболела.
Ни звука в ответ. Владимир Сергеевич мерно ворочал мощным торсом, бросая гантели вправо и влево. Он как будто и не слышал жену, словно сказанное ею было ему совершенно безразлично. Лидочка, однако, знала, что не безразлично, что он все слышит и понимает, но говорить начнет не раньше, чем закончит утренние процедуры. Ничто, никакая даже самая ошеломляющая новость не может заставить его нарушить установленный порядок. Так он устроен, ее муж Владимир Сергеевич Колесников.
Владимир Сергеевич аккуратно уложил гантели под кровать и направился в ванную. Лидочка посторонилась, уступая ему дорогу. Запели водопроводные трубы, зашумела вода в ванной.
Лидочка уселась в кресло в гостиной, ожидая начала неприятного разговора. В том, что разговор будет неприятным, она не сомневалась. За год их совместной странной жизни она успела достаточно изучить характер своего мужа…
Владимир Сергеевич, босой, в белых спортивных трусах, с мокрыми после купания, причесанными волосами, прошагал в свою комнату. Ага, начинается… Пусть она знает, что ее сообщение не вызвало у него восторгов. Пусть посидит помучается неизвестностью.
Лидочка видела через открытую дверь, как Владимир Сергеевич извлек из шкафа рубашку и, повернув к свету, стал внимательно ее разглядывать. Медленно, как в замедленной съемке, просунул руку в рукав, опять посмотрел, просунул вторую руку и принялся не торопясь застегивать пуговицы, выколупывая каждую из петельки. Столь же тщательному осмотру подверглись спортивные синие брюки и стеганая домашняя куртка — сбита щелчком случайная ворсинка, разглажена несуществующая складка. О господи! Вот так каждое утро — не одевание, а целый спектакль. Смотрит, смотрит, словно дыру ищет. А чего смотреть? Все чистое, выглаженное — ни пятнышка, ни морщинки.
Покончив с одеванием, Владимир Сергеевич долго сидел перед зеркалом, укладывая волосы на прямой пробор, массируя пальцами лицо. Черт знает что! Нарциссизм какой-то! Лидочка нервно постукивала пальцами по подлокотнику кресла.
Появился Владимир Сергеевич, величественно-спокойный и прямой.
— Я вижу, ты нервничаешь?
Уселся в кресле напротив, чинно соединив колонн. В комнате резко запахло одеколоном. Вот в чем не знает меры, так это в одеколоне. Задохнуться можно.
— Ничего я не нервничаю, — сказала Лидочка.
— А я вижу, что нервничаешь, следовательно, чувствуешь за собой вину.
— Никакой вины я не чувствую. Меня посылают на Всесоюзный семинар библиотечных работников.
— Как же не чувствуешь, если сообщаешь мне об этом в последний день? Когда ты узнала о командировке?
