знаете и поэтому пытаетесь заткнуть мне рот. Владимир Сергеевич! — с пафосом воскликнул он. — Теперь вы видите, к чему может привести ложная скромность? Вы оплеваны, оклеветаны собственным произведением. А ведь я просил вас, убеждал взять с самого начала инициативу в свои руки.
— Вот стервец! — с удивлением проговорил Володя.
— Что вы сказали! — взвился Стулов. — Товарищ капитан, прошу занести его слова в протокол. Меня публично оскорбили!
— Занесем, занесем, — процедил сквозь зубы Соселия. — А сейчас не мешайте, дайте людям разобраться.
— А я и не мешаю! — повысил голос Стулов. — Что вы меня обрываете? Наоборот, хочу внести ясность, объяснить Роману Николаевичу и его коллегам, каково истинное положение вещей.
— Мы вас внимательно слушаем, — пригласил Иконников. — У вас есть что-нибудь сказать?
— Да, у меня есть, что сказать. Я работал с Владимиром Сергеевичем и хорошо его знаю. Он человек исключительной скромности и выдержки, чем часто вредит себе, как в данном случае. Но тогда я скажу за него. Вы позволите, Владимир Сергеевич?
Тот молча кивнул, сохраняя на лице выражение холодного достоинства.
— Товарищи, — заговорил Стулов, обращаясь к ученым, — лично для меня было большой неожиданностью узнать, что глубоко мною уважаемый Владимир Сергеевич Колесников существует в двух, так сказать, экземплярах. И в отделении милиции, и сегодня я внимательно, следил за полемикой. Как бывший сослуживец Владимира Сергеевича, я, поверьте, очень хотел бы узнать, кто из них настоящий, а кто искусственный, и мне это в принципе все равно. Однако, как показал ход дискуссии, объективно установить истину невозможно.
— Нет ничего проще, — перебил его Володя. — Нужно произвести микроскопический анализ тканей.
— Отрезать ногу? — насмешливо бросил через плечо Стулов. — Мы кажется, уже поднимали этот вопрос.
— А что это даст? — спросил Семен Миронович Володю.
— Как что? Я же говорил. Искусственные белки состоят поровну из правых и левых молекул, а природные только из правых.
Семен Миронович сделал скептическую гримасу.
— Если рассуждать строго, это тоже не доказательство. Вполне возможна аномалия.
— Совершенно верно, — поддакнул Стулов. — Необходима осторожность в выводах. Да и зачем нужны анализы, если существует сколько угодно косвенных свидетельств, убедительно показывающих, кто из двойников настоящий, а кто искусственный. Разрешите, я приведу их.
…Нет, не зря Лидочку мучили дурные предчувствия, не случайно ей сегодня под утро приснился дурной сон (был такой сон, будто они с Володей купаются в мутной воде). За минувшие дни Стулов основательно подготовился к консилиуму. Он вдруг сразу изменил поведение — стал спокоен, собран, говорил точно, убедительно. Он высоко отозвался о человеческих и деловых качествах своего бывшего подчиненного, кратко рассказал историю с проектом, поведал о злобных свойствах двойника, о том, как Владимир Сергеевич вынужден был покинуть институт и переехать в Григорьевск — обо всем, что уже говорил в милиции, только гораздо обстоятельнее, убедительнее, с привлечением новых фактов, не известных даже Володе.
…Стулов набирал круги, поднимаясь все выше и выше. Назвал Володю типичным примером разрегулированной системы, указал на откровенное невежество в понимании им сущности жизни, на антинаучность его суждений и так далее и так далее.
С волнением и гневом наблюдала Лидочка, как Стулов, ловко оперируя притянутыми за уши аргументами, выпячивая выгодные для Владимира Сергеевича мелочи и пряча важное, но невыгодное, рисует перед участниками консилиума образ честного, скромного изобретателя Владимира Сергеевича Колесникова, выпустившего из-под контроля собственное творение.
— Ну и прохвост! — шептал Володя, мрачно глядя на разошедшегося врага.
И образ, надо сказать, вылепливался довольно убедительный. Лидочка могла видеть это по лицам ученых — заинтересованным и серьезным. Никто не прерывал Стулова, как прерывали Володю, напротив, слушали внимательно, и даже скептически настроенный Виктор Иванович время от времени кивал в знак согласия.
«Да что такое? — с отчаянием думала Лидочка. — Заворожил он их, что ли, своей болтовней?»
Положение со всей очевидностью складывалось не в пользу Володи. Лидочка никак не могла ожидать, что даже лучшие, благородные черты его характера, вывернутые наизнанку и лживо истолкованные, могут быть использованы ему во вред.
Володя сидел злой и растерянный, иногда не выдерживая и вставляя реплики, еще больше ухудшая этим дело.
— Фарисейские штучки! — сказал он один раз в раздражении, на что Стулов тут же ответил, поводя рукой в его сторону: — Вот, пожалуйста! В этом оп весь.
Лидочка пыталась удерживать его, но без успеха. Володя с головой ушел в полемику и ничего не замечал. Из участников консилиума, кроме Лидочки и Володи, только Соселия, кажется, знал подлинную цену стуловскому враныо, о чем можно было судить по его внешнему виду.
Он стоял в стороне, сложив на груди руки, и с мрачным видом слушал обнаглевшего вру па. Надо было что-то делать, спасать положение…
В этот критический момент дверь приотворилась, негромкий голос позвал Соселию по имени-отчеству. Лидочка увидела шофера, который привез их на консилиум. Наконец-то! Все время, пока шла дискуссия, она сидела как на иголках, поглядывая на дверь, веря и не веря, что удастся привезти на консилиум Гончарова.
Соселия переговорил с шофером и сделал Лидочке знак рукой.
— Я за Гончаровым поехала, — радостно шепнула она Володе, поднимаясь. Получила и ответ короткий кивок и быстро вышла из кабинета.
— Мигом туда и обратно, — приказал Соселия шоферу.
Лидочка поспешно одевалась…
В аэропорт они приехали вовремя. Выходя из машины, Лидочка услышала объявление о прибытии московского самолета. Постояла, нервничая, минут десять у выходных ворот и увидела Гончарова, который шел в толпе пассажиров. Он тоже увидел Лидочку и помахал ей издали рукой. Его бородатое лицо под фетровой не по сезону шляпе улыбалось…
— Ну, рассказывайте, что у вас тут стряслось, — сказал Гончаров, когда машина тронулась. — Только коротко и главное, потому что времени у нас немного.
И Лидочка стала рассказывать…
А вот и снова институтский городок. За час, пока Лидочка ездила, основательно стемнело, и в погруженном во тьму вестибюле светилось только окошко швейцарской конторки.
Дверь им открыла пожилая женщина-швейцар, впустив без всяких разговоров (видно, ее предупредили).
Проходя по коридору к комнате, где проходил консилиум, Лидочка и Дмитрий Александрович уже издали услышали приглушенные голоса. Участники консилиума, как видно, и не думали расходиться, наоборот, о чем-то спорили.
Вторая дверь, ведущая непосредственно в кабинет профессора, была приоткрыта. На полу приемной лежала длинная полоса света.
— А ну-ка, подождем, — сказал Дмитрий Александрович, задерживаясь у двери.
Они остановились в тени перед световой полосой, так что находившиеся в кабинете не могли их заметить. Дверь была открыта наполовину, и Лидочка сразу увидела Володю. Он стоял к ним спиной, заслоняя остальных, и громко говорил, обращаясь к кому-то из ученых:
— Минутку. Я тоже привык к точности. Вы сейчас только согласились, что знак равенства между настоящим и искусственным человеком можно поставить только в том случае, если элементы телесной организации обоих абсолютно совпадают.
— Совершенно верно, — отвечал высокий, звенящий голос, в котором Лидочка не сразу узнала
