— Что я смешного сказала? — обиделась Анюта.
— Нет, ничего. Будь счастлива, — мама замолчала.
— Ма, ты где? — снова забеспокоилась Аня.
— В Стокгольме, — ответила мама. — Аня, я, наверное, уже не вернусь, передай на работе, что я увольняюсь.
— Мама, что случилось, как ты оказалась в Стокгольме?
В трубке что-то отчетливо прогудел паровоз.
— Аня, прости, у меня время на исходе. Ты уверена, что со Славой тебе будет лучше, чем с Геной?
— Ма, ты его не убила? — похолодела дочь.
Сквозь шум внезапных помех ей показалось, что с мамой вместе смеется какой-то мужчина.
— Мама, мама…
Ударила молния, и связь прервалась.
На следующий день Анна забрала заявление о пропаже человека. Но с мамой она больше никогда не встретилась.
Гена времени даром тоже не терял.
Первым делом, прибыв в стольный град Питер, Геннадий пошел
Гена был готов уже при упоминании ничейного медного кабеля. На Урале уже вовсю вошла мода на сдачу цветных металлов в многочисленные пункты по их приему, и сам Гена принимал уже участие, тайком, разумеется, от супруги, в некоторых рискованных криминальных эскападах, например, такой, как похищение огромной трехтонной стелы, выполненной из титана и уведомляющей автомобилистов, что они въезжают в город Березники. Правда, вскоре распиленная стела была обнаружена работниками ФСБ, но похитители к тому времени уже успели получить деньги и замести следы. Так что выгоды с километра медного кабеля виделись немалые.
Операция заняла времени неделю, с мужиками из леспромхоза, с которыми Гена договорился за мебель и ящик водки, рассчитался Авессалом, а Гена свои девятьсот тысяч получил уже в Питере, где в камере хранения его ожидала электронная банковская карта с вышеупомянутой суммой.
Не прошло и недели, как деньги практически все улетучились. В это трудно поверить, но Геннадий в вопросах траты финансов был феноменом еще тем, и результатом валтасаровых пиров осталась какая-то вшивенькая тысчонка, на которую в Питере трудно прожить полноценный день. Гена с горя потратил вышеупомянутую тысячу на две бутылки хорошего коньяка и распил оные с какими-то бичами.
Но тут на жизненном пути нашего героя возникла Лера, Валерия Михайловна Роу, без двух годов опять ягодка. Гена понял, что женщины этого типа — его карма (словечко подцепил в каком-то из ночных клубов), и отдался судьбе в лице Леры. Впрочем, в достаточно милом лице.
Валерьянка, как звали ее коллеги, владела небольшой сетью аптечных киосков, имела она за плечами фармакологический институт и срок за фарцовку при советском режиме — торговала импортными противозачаточными средствами. Лера узнала о Гене от своей дочери Кати, которая гуливанила с ним в одной компании. Широта души простого уральского пацана чем-то умилила Леру, и она разрешила Кате привести рубаху-парня в гости.
Катя привела Гену в шикарную квартиру на Васильевском, и Гена произвел на Леру неизгладимое впечатление… да-да, своей знаменитой прозрачной рубахой. И остался там жить.
Нет, Лера не отбила Гену у дочери, Кате Гена был совершенно по барабану, она творила музыку в стиле соул, а Гена не рубил, чем отличается регги от джаза, что уж там говорить про соул. Личная жизнь мамы дочку никогда не интересовала, у них были чисто деловые отношения.
А Гена почувствовал, что наконец-то устроился с комфортом, и попросился у Леры работать. Она устроила его в свою фирму водителем. И он возил ее по всему Питеру, летая на ее «Дэу эсперо» как птица. Лера смотрела на Гену и была счастлива. Похоже, ему было все равно, с кем спать, возраст значения не имел, и Валерьянка наконец-то забыла, что ей не двадцать, и даже не тридцать лет. Даже не сорок.
Проходил апрель. Двадцать шестого или двадцать седьмого числа в квартиру Валерьянки позвонили по обычному телефону. Было это так необычно, ибо звонили в основном на сотовый, что Лера никак не могла отыскать спросонья старый аппарат.
Между тем телефон надрывался, как духовой оркестр апокалипсиса.
Обнаружил его Гена на антресолях в прихожей. Валерьянка сняла трубку и хриплым от недосыпания голосом спросила:
— Господи, кто в такую рань?..
Официальный, прямо таки казенный голос холодно заметил:
— Доброе утро. Вообще-то уже восемь часов.
— У меня выходной.
— Прошу прощенья, не знал. Могу я узнать, это не Валерия Михайловна Роу у аппарата?
— Вы будете смеяться, но это именно я. С кем имею удовольствие разговаривать?
— Капитан Ларин говорит, уголовный розыск. Не проживает ли у вас некто Топтыгин Геннадий Родионович?
Лера окаменела. Про похождения своего возлюбленного она уже многое знала, и вполне допускала, что тот легко мог пойти на уголовщину.
— Да, это мой муж, — тем не менее ответила она, и Гена чуть не упал.
— Насколько я могу судить — неофициальный, — не преминул уточнить Ларин.
— Мы с ним любим друг друга.
— Прошу прощенья. Вы не могли бы пригласить его к телефону.
Гена выхватил трубку у изумленной Леры из дрожащих ухоженный рук. Если бы трубка была шеей какой-нибудь змеи, Гена задушил бы ее насмерть.
— У аппарата, — как можно спокойнее сообщил он.
— Доброе утро, молодой человек. Вам говорит что-нибудь такое имя — Татьяна Константиновна Абрамова?
Гена покрылся холодным потом. На самом деле он никогда не забывал о тещиных словах, хотя и всерьез их воспринимал не до конца. Но что-то в голосе капитана Ларина заставило Гену вспомнить тот злополучный вечер, когда Татьяна Константиновна обещала…
— Она что, действительно все продала? — прошептал он в ужасе.
— Не понял, — смутился Ларин.
— Мне угрожает опасность, — Гену охватила паника.
— А, так вы уже знаете? — спокойно спросил капитан.
— Давно. Защитите меня, это же маньяк. Она вбила себе в голову, что я ее дочь обидел.
— А вы не обижали? — тут же задал вопрос Ларин.
— Нет, — выкрикнул Гена и разбил трубку об телефон. По паркету рассыпались осколки пластика.
Он тупо смотрел на останки аппарата и шептал:
— Она все продала. Она все продала. Она меня убьет…
— Кто? — Лера сквозь слезы смотрела на такого жалкого и такого любимого Геночку и никак не могла понять, за что его можно убить.
