Европа в пляске смерти

только русских».

Это было страшно и обидно слышать. Но после того я слышал это десятки раз.

Пища? Если бы жить одной немецкой пищей, то не выживешь. Двое из знакомых моих пленных — здоровенный корсиканец и флегматичный, но тоже огромный фламандец — говорят, что ни разу не ложились спать не впроголодь.

Другие отрицают это: «Голодать? Не голодали. Очень много получалось от родных, из Швейцарии. Когда вспоминаешь об этом, сердце радуется. Тем более, что было, с кем сравнить. Русские страшно голодали. Все, что получалось, было адресовано определенным пленным либо пленным определенных наций. Среди французов и самый круглый сирота имел свои получки: хлеб, сахар, книги, табак, шоколад. У русских почти ни у кого ничего не было. Очень, очень голодают они. Почти все производят всякие работы для других пленных: чистят платье и сапоги, мастерят все время что-нибудь; из каждой жестянки, картонки, доски русский ухитряется ловко сделать что-нибудь полезное, потом продает. Деньгам предпочитают… кусок хлеба. За кусок хлеба продают иной раз работу двух дней. В каждом лагере есть как будто люди двух рас: русские и все остальные. Я раньше, — закончил свой рассказ умный сержант, — пленных, живущих со мной рядом, очень мало знал, мало знал о русских крестьянах. Добрые они, но все какие-то испуганные. Представьте себе, если подойдет к нему самый простой французский солдат, он сейчас же становится навытяжку и отдает честь.

Много труда положили мы, чтобы растолковать им, что рядовой рядовому ровня».

Одна знакомая предоставила в мое распоряжение замечательное письмо, присланное ей молодым французским офицером из плена. Я перевожу здесь целиком все это письмо, за исключением более личного начала, из которого, однако, считаю нужным сообщить, что офицер упоминает о своей априорной, прежними знакомствами со студентками определившейся симпатии к русскому народу.

Всё письмо его дышит глубоким состраданием. Вот его фактическая часть:

«Чтобы показать вам, до чего ужасно и достойно жалости положение наших компатриотов, я мог бы держаться красноречия цифр. В моем лагере живет три тысячи русских и четыре тысячи пленных других национальностей. Для всех русских в совокупности получается от 12 до 20 посылок в день. Остальные получают от семи до восьмисот посылок в день. Но цифры не говорят ни воображению, ни сердцу. Я предпочитаю дать вам маленький набросок, так сказать, снимок с действительности, чтобы вызвать перед вашими глазами жалкий образ стада этих трех тысяч голодных людей.

Начнем с описания их казармы и сравним ее с нашей. Войдя в их палату, вы увидите длинную анфиладу гамаков, расположенных параллельными линиями. Внизу в густом беспорядке разбросаны на полу соломенные матрацы, покрытые тонкими одеялами. Между интервалами гамаков у входа и выхода — стол и две скамьи. Здоровые пленные только в пять часов возвращаются с работ в палату. В течение дня вы увидите здесь только больных: они играют в карты или выделывают всякие мелкие вещи на продажу. Одни разрезают свои сапоги, чтобы смастерить кошельки, другие режут из дерева, третьи вяжут коврики. На длинных полках вокруг палаты вы найдете только миски, ложки да пустые консервные коробки. В виде исключения какую-нибудь коробку или картон, редко, редко пару книг или все, что нужно для изготовления чая. Вот и все, я ничего не пропустил, тут вся их мебель, весь их буфет, кухонная посуда, гардероб и белье двухсот человек. Все, что спят в гамаках, сильно страдают от холода, спящие внизу — от сырости и пыли.

В наших палатах нет места для гамаков: слишком много там ящиков, коробок, чемоданов, мешков. Это целый хаос. Во многих местах ящики с консервами, с бисквитами, с бельем, книгами, поставленные один на другой, доходят до потолка.

Большинство французов и англичан имеют свои столики, скамеечки, этажерки, шкафы. Все это сделано русскими. Но не для себя, конечно. За этими столами французы играют на деньги, читают, пишут, пьют чай и кофе. Около печек вы постоянно увидите очередь: это люди, желающие разогреть какие-нибудь консервы или сварить себе шоколад.

Вот час ужина. Работающие возвращаются. Вернемся в унылую камеру русских. У каждого стола стоит огромный дымящийся чан, наполненный желтоватой жижей. Это суп из раздавленного маиса с картофелем. На каждого человека картошек приходится очень мало. Унтер-офицер разделяет суп и картофель поровну в миски. Но вы не найдете за столами решительно никого. Почему? Вернемся во французскую камеру — и вы поймете. Видите вы эти толкающиеся кучи людей, которые ждут у наших дверей и окон, пока мы кончим обедать? Вот они — растерзанные, бледные, дрожащие от холода и стыда. Каждый держит в руках маленькое ведерко. Когда мы сыты, остатки отдаются им, за это они вымывают нашу грязную посуду. Потом они возвращаются к себе и делят свою добычу, потому что немецкой порцией нельзя быть сытым: это пол-литра очень жидкого супа. Они приступают к еде, когда суп стал уже холодным и противным. Вы представить себе не можете, до какой степени поучительно и богато значением сравнение различных народов: русских, англичан и французов, — которое делаешь здесь.

Вот русский оказывает маленькую услугу французу. Тот дает ему 10 пфеннигов, русский отказывается взять их. Француз настаивает. Русский робко произносит „клеб“ — так сами русские называют теперь хлеб, подражая французскому произношению. Но у француза нет хлеба. Русский берет 10 пфеннигов и уходит. Через минуту он видит, что я получил хлеб и распаковываю его. Неловко и робко подходит он и просит меня отдать ему рацион черного хлеба. У нас обыкновение: кто получает хороший хлеб по почте, отдает свою порцию немецкого хлеба. Но я ее уже отдал, к сожалению, тогда он вынимает из кармана монету и говорит мне „пфенниги“. По его голосу я слышу, что это предложение он считает безусловно неопровергаемым; он очень раздосадован, когда убеждается наконец, что повторяется предыдущая строчка. Посылаю вам птицу, сделанную из щепок одним русским солдатиком.

Он продал мне ее за полфунта хлеба. Мне больно было смотреть на бедняка. Что сделала война из этого человека, который, быть может, у себя на родине сам распевал, как птица!»

«День», 15 июня 1916 г.

Комментарии

Предисловие^*

(1) …объявление войны — 1 августа (17 июля) 1914 г. Германия объявила войну России, а 3 августа Франция и 4 августа Англия объявили войну Германии. Началась первая мировая империалистическая война.

(2) Организация «Вперед» — создана в декабре 1909 года. Состояла из отзовистов, ультиматистов, богостроителей, эмпириомонистов. Возглавляли ее А. Богданов и Г. Алексинский. Начала распадаться в 1913 году (см. В. И. Ленин, О «впередовцах» и группе «Вперед», Полное собрание сочинений, т. 25, стр. 353–359).

(3) «Киевская мысль» — ежедневная либеральная газета, выходившая в Киеве, в которой сотрудничал А. В. Луначарский. Он также был корреспондентом петербургской либеральной газеты «День», статьи из которой также помещены в настоящем сборнике.

(4) Плеханов Г. В. (1856–1918 гг.) — один из крупнейших русских марксистов, выдающийся деятель русского и международного рабочего движения. Не поняв империалистического характера войны, стал ярым шовинистом.

(5) Гед, Жюль (1845–1922 гг.) — видный деятель французского и международного социалистического движения, один из основателей Французской рабочей партии.

(6) Алексинский Г. А. (род. в 1879 г.) — социал-демократ, член группы «Вперед». В годы первой мировой войны — социал-шовинист. После революции — белоэмигрант.

(7) Антонов-Овсеенко В. А. (1884–1939 гг.) — активный участник Октябрьской революции, советский военный и дипломатический работник. В годы первой мировой войны примыкал к меньшевикам. В мае 1917 года вступил в большевистскую партию.