Пять фарсов для любителей

ничего не зарабатываю и не посылаю им. Там есть семейные, с маленькими детьми, которые не доедают, болеют…

Лид. Вас. Lasserz! На земле много горя, но если мы сами превратимся в нищих — его будет еще больше. Это не я говорю, это мне Милова сказала, женщина врач, а она толстовка… Но она очень разумный человек.

Сем. Сем. Пятьдесят я вышлю завтра-же, но сто много. Лида, я ему две недели назад 75 рублей послал.

Лид. Вас. Можно подумать, что он в рулетку играет в Монте-Карло или жуирует в Париже, а он в каком-то Кадникове ухитряется так проживаться.

Юлия. Ну, что он еще пишет?

Сем. Сем. Еще: «поцелуй красавицу Юльку, я ей все собираюсь писать. Товарищ Русов, который живет со мною, влюблен в её карточку и грозится украсть ее».

Лид. Вас. Fi done!.. Какие там еще Русовы. Охота тебе читать, Simeon!..

Юлия. Собираюсь писать! а вот не пишет, а я ему каждую неделю отправляю свой дневник. Вот завтра отправлю листов девять!..

Лид. Вас.. Девять листов! Воображаю, чего ты не понаписывала!..

Сем. Сем. «Целую тебя и маму. Спокойно-ли у вас в уезде? Жорж». Вот и все.

Лид. Вас. Нехороший мальчик. Я даже не знаю, был-ли бы он огорчен или рад, если-бы в нашем уезде было неспокойно.

Сем. Сем. К счастью, все благополучно. Но, конечно, реформы необходимы. Жаль своего гнезда, но я горой стою за принудительное отчуждение по хорошей цене.

Юлия. По справедливой, папка.

Сем. Сем. Ну да, хорошая это и значит справедливая… и… наоборот. Надо дать жить многострадальному мужику это долг. Долг, моя девочка, это ужасно высокая штука… И Христос, и Кант… и другие признавали… не исполнишь своего нравственного долга… и нехорошо… Такая выйдет пугачевщина, что погибнет цивилизация, и все мы пойдем по миру.

Юлия. Ну, читай газету, папа.

Сем. Сем. Сейчас. Положи мне сливочного масла на хлеб (раскрывает газету) гм… гм… Ах, Боже мой, опять семь человек приговорили к смертной казни. Это ужасно!

Юлия. Изверги! До каких-же пор, Боже мой! Ведь кого казнят? все героев, лучших людей! А народ терпит, терпит. Дума болтатает, болтает и ничего не делает… ненавижу всех!

Сем. Сем. Терпение! Народ терпит и должен терпеть. Если-бы не вытерпел, наступило-бы безумие стихии и стихия… безумия… Понемногу, путем морального давления…

Юлия. Молчи, папка! (топает ногой). Противный либерал!

Сем. Сем. (улыбаясь). Развоевался, воробышек. Ты конечно судишь сердцем, а не умом.

Юлия. Сидим спокойно, пьем чай со сливками и каркаем: это ужасно, это ужасно! У меня иногда и лицо, и шея от стыда краснеют, как подумаю. Ужасно гадкие мы существа, презренные, равнодушные, плесень мы!

Лид. Вас. Laissez! Что ты ругаешься, как извозчик! Кстати Simeon, ты не забудь, что надо в город съездить — посмотреть рессорные дрожки.

Сем. Сем. (погружаясь в газету). Дрожки… гм… непременно. Вот те на… скажите пожалуйста… из нашей губернской тюрьмы бежали 8 политических и один уголовный, — вор-рецидивист. Трое пойманы, т. е. их выдала домовладелица Ирина Довговус, у которой они искали убежища, остальные скрылись. Это близехонько от нас.

Юлия. Подлая женщина — эта Ирина, если-бы у нас скрылся политический, я скорее дала-бы растерзать себя, чем выдала-бы его.

Сем. Сем. Конечно, это долг гостеприимства — не подлежит никакому сомнению. Видишь-ли, Кант говорит: «поступай так, чтобы правило твоего поведения могло быть всеобщим правилом». К тебе прибегает политический. Ты должен укрыть его, ибо… да… общественный порядок допускает, гм… чтобы каждый укрывал… Понимаешь?..

Юлия. Ничего не понимаю, но знаю, что кто выдает борцов за народ и свободу — тот негодяй!

Лид. Вас. Что ты все бранишься?

Сем. Сем. Ты, воробышек, все сердишься, между тем, как Кант…

Егор (входя). Барин, там какой-то спрашивает вас.

Сем. Сем. Кто такой?

Егор. Молодой… блондин… одет худо, а обращение господское.

Сем. Сем. Незнакомый?

Егор. Не видывал я такого.

Сем. Сем. Пойду, — поговорю. (Уходит с Егором).

Лид. Вас. С просьбой какой-нибудь. Или коммивояжер, какие-нибудь семена предлагает. Что ты, Юлия, стала такая мрачная?

Юлия. Не с чего веселой быть. Кругом подлость.

Лид. Вас. Все это Жорж в тебе развил. Я и Semion никогда его этой мизантропии не одобряли, но семнадцатилетней барышне это совсем не к лицу.

Юлия. Что может быть гаже слова «барышня»? Неужели я барышня? Господи! (Семен Семенович возвращается со Смитом и закрывает за собой дверь).

Сем. Сем. (торжественно). Лида, Юлия, представляю вам Оскара Людвиковича Смита, одного из бежавших из тюрьмы. Прошу полного секрета. Людям мы скажем, что это товарищ Жоржа, наш дальний родственник… Долг гостеприимства.

Смит (раскланиваясь). Боже мой! В какой рай я попадаю после всех страшных перипетий темницы и побега! Какой очаровательный уют! какие очаровательные хозяйки!.. Простите мне эти невольные восклицания! Простите человеку, за которым, как за зверем, всю ночь гнались солдаты, стреляя в темноту. Вы очевидно mater familias? Прекрасная матрона, позвольте бедному скитальцу поцеловать вашу руку… Вы видите, непритворные слезы блестят в очах несчастливца… (целует руку).

Лидия Вас. Я так ошеломлена, что, право, не могу опомниться… Присядьте… я налью вам чаю, бедный молодой человек… Вот деревенские лепешки…

Смит. Чай со сливками!.. Деревенские лепешки! А вчера… черная ночь, свист полиции, треск выстрелов, жужжание пуль… Прелестная девушка, простите, что я так экспансивен, так взволнован: я видел смерть!

Юлия. Садитесь, садитесь… Масла не хотите-ли?.. (суетится около него).

Смит. Замереть в тихом блаженстве…

Сем. Сем. Молодой человек, будьте как дома.

Лидия. Вас. Я сейчас распоряжусь сделать пару котлеток (встает).

Смит. Мне совестно утруждать вас… но… котлеты… шипящие в масле, горячие, свежие котлетки… после тюремной баланды, заборов, рвов, собак, переодевания у жида, готового предать вас и колеблющегося между страхом перед вами и страхом перед властью.

Лидия Вас. Сейчас, сейчас! (выходя). Какой красивый юноша этот политический!

Сем. Сем. Вы страшно устали?

Смит. Я отдыхаю на лоне вашей чистой, солнечной семьи. О, вы чудный человек! Есть на Руси такие интеллигенты, полные невыразимого, чисто дворянского, истинного либерализма!

Сем. Сем. Надо вам сказать, что даже официально я принадлежу к партии